Что ж, сердце мое покорилось зиме,Хочу одного – повредиться в уме,Хочу я глядеть, озираться, внимать,Но что б совершенно не пониматьТого, что твориться, того, что творят,Что б ясен был взор мой,бессмыслен мой взгляд.Что б было вокруг и светло, и бело,Как будто бы снегом нас всех замело.
Джуафре РудельУтром пятого ноября выпал снег. Первым это обнаружил Юг де Бувиль, выглянув из окна королевских покоев в замке Клермон. Видение преображенной природы так поразило его заскорузлое воображение, что он бросился обратно в королевские покои с криком:
– Ваше Величество, Ваше Величество!
Король уже заканчивал свой туалет. Филипп приехал в эти места поохотиться и теперь был почти во всеоружии. До его слуха доносился лай борзых и гончих, которых уже держали на сворах во дворце замка псари. В былые времена этот звук бодрил и окрылял короля. Отступали на задний план все заботы – и государственные, и личные, жизнь приобретала простой и возвышенный смысл. Но то случалось во времена, как уже сказано, былые, а они давно изволили миновать. В глазах человека, обернувшегося на восторженный крик де Бувиля, не было ни намека на чувства прежних дней.
Взгляд короля был холоден, мрачен. Можно сказать, безжизнен.
Первый камергер замер.
– Что с вами, де Бувиль?
– Снег, Ваше Величество.
– Снег?
– Да.
– И что?
Вестник замялся.
– Вообще-то… говорят это хорошая примета. И потом – красиво.
– Красиво?
– Именно, Ваше Величество.
– У вас жар, де Бувиль?
– Не сказал бы.
– Тогда пойдем посмотрим.
Не торопясь подошел король к окну, у которого только что стоял де Бувиль. Зрелище, открывшееся ему, стоило восторгов, им вызванных. Буковые и дубовые рощи, начинавшиеся почти сразу же под стенами замка, стали загадочнее, их и без того таинственный осенний смысл еще больше затуманился. С самим воздухом произошли неуловимые для невнимательного глаза изменения. Он словно вступил в особые отношения с солнечным светом, он стал как бы драгоценнее и звонче. Он предоставил звукам большие возможности для осуществления своего эха. Вещь небесполезная на охоте.
Все эти прихотливые детали не были доступны чувствам де Бувиля, он воспринимал торжественно-таинственную красоту утра целиком, в неразложимом виде и просто, натурально восторгался ею.
Что чувствовал король, стоя перед окном, сказать было невозможно. Одно было ясно – глубинная его мрачность не была поколеблена. Он воспринял преображение природной картины как дополнительное доказательство уже состоявшихся в душе выводов. И сейчас душа его, может быть, вынеслась куда-то вперед и парила не только над заснеженным пространством предстоящей охоты, не только над Арденнским бором, начинающимся где-то на северо-востоке от замка Клермон, но и в мирах иных и неведомых.
– Вы правы, де Бувиль, красиво.
– Собаки готовы, сир.
– Я слышу.
Подбежавший камердинер с поклоном передал королю охотничий рог.
Все, экипировка была закончена.
Внизу Его Величество встретил егермейстер и поспешил доложить, что еще со вчерашнего дня его люди рыщут по окружающим лесам. Буквально только что прискакал один – есть три хорошо сослеженных оленя. Не молодняк, не перестарки. Все одиночки.
– Как вы любите, сир.
Было видно, что старик-егермейстер волнуется, он знал, что Филиппу, большому мастеру и знатоку охотничьего дела, угодить чрезвычайно трудно. Как все знатоки и мастера, он был капризен. Но, как известно, каприз есть требование высшей справедливости.
Рядом с егермейстером стоял молодой белозубый егерь, видимо, тот, что примчался только что с известием. От него валил пар, словно он не на коне прискакал, а прибежал.
– Коня, – негромко проговорил Филипп.
