соседями по местам в I амфитеатре на одном из абонементных циклов Г. Рождественского. Постепенно выяснив, кто есть кто, мы обменялись «визитками»: я подарил подписку на «Российскую музыкальную газету», А. В. преподнес мне только что изданную брошюру со своими переводами двух знаменитых эссе Хайдеггера: «Проселки» и «О тайне башни со звоном». С тех пор я не раз думал о том, как, для чего, в какой рубрике можно было бы напечатать «Башню…» в «Российской музыкальной газете», даже получил телефонное согласие Михайлова. Потом прекратилось финансирование, газета умерла. В тот же год скончался и А. В. Михайлов… А в этом году летом возродилась газета и мне в руки вновь попала книга Хайдеггера – Михайлова. И вновь, но уже в деревне перечел я «Башню со звоном». А через несколько дней очутился в Л’Иль-Журдене, и вся предыдущая цепь «совпадений» завершилась поистине необычайным образом.
Конечно, это было чудо. Впервые попал я во Францию и, естественно, думал о чем угодно, только не о проблемах звуковой среды. Но практически все семь дней сотворения личного образа страны, посетить которую я мечтал, можно сказать, с пеленок – все эти семь дней я прожил именно в том месте, где эти проблемы были главным объектом внимания. Городок маленький, в нем живет немногим более пяти тысяч человек, все исторические достопримечательности сосредоточены на пятачке, который можно обойти в пять минут. Конечно, была конференция, общение с интереснейшими людьми, замечательные вечерние «посиделки» с музыкой, пением и танцами, гасконские «гастрономические балы» и пр. Но это все надбытовая, праздничная часть жизни. Бытовая же жизнь, мое повседневное восприятие окружающего мира покоилось в Л’Иль-Журдене на двух столпах. И оба эти столпа, зримо олицетворяя единство Природы и Культуры, были звуковыми. Гармония мирка, именуемого Л’Иль-Журден, была гармонией и в прямом, звукомузыкальном смысле. Впервые я реально убедился в возможности существования гармоничной звуковой среды и на себе ощутил ее целительное, вдохновляющее воздействие. Более того, я чувствовал себя счастливым и думаю, что многие смогли бы испытать это ощущение в этой или ей подобной звуковой среде. Здесь только понял я, что в свое время потеряла Россия, что значило для миллионов людей насильственное изъятие одного из стержней национального звукового космоса. И здесь эссе М. Хайдеггера из философского текста превратилось в реальность.
Башня со звоном в центре Л’Иль-Журдена видна далеко окрест и сегодня. Впрочем, за те века, что она высится над городком, здесь мало что изменилось в плане природного и архитектурного ландшафтов. Те же плавные холмы, поля, те же одно-двухэтажные домики, узкие улочки в центре города, по которым неспешно едут современные «повозки». С X века Л’Иль-Журден служил «привалом», приютом для паломников, направлявшихся из Тулузы к Сантьяго-де-Компостела. Церковь стоит здесь с весны 508 года, башня появилась в 1585-м. С тех пор здание Коллегии св. Мартина не раз перестраивалось, но башня, ее странно асимметричный облик, плоская крыша с тремя колоколами и тремя же часовыми циферблатами, сохранила свой облик с 1785 года. Может быть, все эти справки необязательны. Важно лишь одно: три колокола, три циферблата. Потому что второй «столп» звуковой среды городка также завязан на числе «три».
Я столкнулся с этим «столпом», как только сошел с поезда и очутился на пустынной пристанционной площади, откуда столп башни не был виден, а звон ее не слышен потому, что для него не настало время. Зато отлично был слышен странный для моего уха глубокий звук, трехзвучный мотив, напоминавший звучание большой окарины в форме совы, которая часто звучит в моей московской квартире. Я сразу и подумал, что где-то кто-то дует во что-то подобное. Ребята, что ль, балуются? Но звук доносился из разных мест, мотив варьировался, возникали переклички, странные, «варварские» имитации… И вдруг я увидел совсем рядом розового голубя-дикаря, горлицу и услышал тот же трехзвучный мотив. Голуби! Ну конечно, голуби! Трубно воркующие голуби, пижоны Л’Иль-Журдена. (Напомню, что le pigeon по-французски и значит «голубь», в переносном смысле – «простак», «простофиля», «глупец».) Эти громкозвучные пижоны мирно уживаются здесь с привычными нам «сизарями», которые, кажется, не воркуют вовсе, словно онемели навсегда от великолепия пения своих более диких собратьев. Эти «сизари» и есть простаки-глупцы. А истинные «пижоны» (в русском значении этого слова) – палево-розовые красавцы с галстучком на шее и чудным горлом, издающим столь модные, звучные, музыкальные звуки.
Голубиный клич стал для меня основным звуком городской повседневности, лейтмотивом покоя, душевного мира и непрекращающегося движения жизни. Я даже поспешил записать эти звуки, но потом бросил свое занятие. При неизменной трехдольности с четко выраженным местным (или общефранцузским? южно-европейским? католическим?) акцентом на слабой доле – интонация бесконечно варьировалась (в объеме тритона), а шаг имитации вообще не поддавался никакой типизации. Полная свобода дуэтов-перекличек, бесконечное разнообразие тембровых эффектов в зависимости от удаленности «певцов» друг от друга, акустики улочки, площади, двора. А еще ведь были берега реки Савы, поросшие лесом, и дорога XIV века, ставшая излюбленным местом пешеходных прогулок и кратчайшим путем от центра к озеру. Там, в прибрежных зарослях, особенно у старой мельничной плотины, можно было слушать хоры голубей, сопровождаемые стуком падающих каштанов и одобрительным похрюкиваньем вылезших на солнышко водяных крыс…
Конечно, такое возможно лишь в очень маленьком городке, где нет общественного транспорта, а частные автомобили не носятся где попало и в любое время суток. В центре это невозможно из-за ширины и кривизны улочек, уважения к правам домовладельцев и просто в силу элементарной взаимной вежливости сограждан. По всей видимости, отсутствуют и предприятия с мощными источниками всепроникающих тяжелых вибраций. А еще – нет ворон. Наверное, потому что здесь очень чисто и нигде не увидишь привычных россиянам открытых помоек. Воронам, равно как и бродячим кошкам с собаками, просто нечего есть… Зато голубям раздолье, и отношение к ним особое.
Нет, в самом городке никаких реверансов в сторону пижонов я не заметил. Заметил лишь одно: их немного, но они везде. Нет огромных стай, скапливающихся в местах «прикормки», как во многих больших городах. Есть просто любимые самими птицами места: плотина, черепичные крыши домов на площади мэрии, крутая кровля церкви Коллегии св. Мартина и, конечно, башня. Когда на ее вершине бьют колокола, в воздух подымается не привычное нам по жизни и искусству воронье, а розовое облачко. Совсем другая картина, другой образ, иные ассоциации… Впрочем, с голубиной тематикой пора заканчивать.
В самом городке ничего «специально голубиного» нет. Зато в окрестных полях и на холмах, напоминающих о близости Пиренеев, разбросаны типичные для Гаскони и вообще Окситании голубятни, фото которых непременно
