пор, пока такого приказа не поступит, моя задача — строго следовать утверждённой программе обучения и распорядку дня. Замечание курсанта Зотова о завершении занятий и запрёте на внеплановые полёты, считаю абсолютно верным и соответствующим уставным требованиям.
Я сделал ещё одну небольшую паузу, давая словам осесть. Лейтенант стоял, потеряв часть своей напускной уверенности. Его попытка подловить меня на дерзости или панике провалилась. Я ответил не как запальчивый мальчишка, а как дисциплинированный военнослужащий, знающий свои права, обязанности и рамки дозволенного.
— Разрешите идти, товарищ лейтенант? — закончил я, сохраняя стойку, но уже с лёгким вопросительным оттенком, чётко давая понять, что формальный ответ закончен и инцидент исчерпан с моей стороны. — Занятия завершены, мне необходимо подготовиться к дальнейшему распорядку дня.
Когда я закончил говорить, мой взгляд скользнул по толпе. И я поймал взгляд подполковника. Он внимательно наблюдал за мной, за Зотовым, за реакцией лейтенанта. Павел Иванович медленно выдохнул дым, отбросил окурок и аккуратно раздавил его сапогом. Затем он кивнул, словно подтверждая какое-то внутреннее решение, и начал медленно пробираться сквозь толпу к нам. Люди расступались перед ним почтительно.
— С этим, товарищ лейтенант, — Павел Иванович подчёркнуто вежливо обратился к зачинщику, — мы разберёмся. Ваше… любопытство понятно. — В его голосе сквозила лёгкая ирония. — Но дисциплина и распорядок — закон. — Он сделал паузу, оглядев присутствующих, а потом его взгляд вновь остановился на мне. — Курсант Громов. Через два дня, во время следующих плановых занятий, вы полетите со мной. Задание — отработать заходы и посадку. В том числе, — он чуть выделил интонацией, — и на точность. «Блин» будет вашей целью. Приготовьтесь.
Притихшая было толпа загудела: «Павел Иванович сам берёт!», «Вот это поворот!», «Лейтенанту-то теперь что?». Лейтенант, которому был адресован первый выпад подполковника, стоял, будто окаченный холодной водой. Его лицо побелело, он пытался что-то сказать, но под взглядом подполковника слова застряли в горле. Максимыч, которых за это время тоже подошёл к нам, хмыкнул, одобрительно кивнул в мою сторону, а потом бросил на лейтенанта колючий взгляд.
Я вскинул руку к виску, автоматически вытянувшись:
— Так точно, товарищ подполковник! К полёту подготовлюсь!
— Свободны, — коротко кивнул подполковник, его дело было сделано. Он повернулся к Максимычу, что-то тихо сказал, и они вместе направились к КП, увлекая за собой часть толпы инструкторов.
Толпа начала быстро редеть. Техники бросились к самолётам для послеполётного обслуживания. Курсанты потянулись к грузовикам, оживлённо обсуждая только что случившееся. Я видел, как Зотов, всё ещё красный от возмущения, что-то горячо доказывал группе однокурсников, кивая в сторону удаляющегося лейтенанта. Тот же быстро ретировался, стараясь не попадаться никому на глаза.
Я глубоко вздохнул, осознавая, что меня только что втянули в очередной водоворот событий, значение которых я пока не до конца понимал, и из которого теперь нужно выплыть с честью. И тут, переводя взгляд, я снова увидел Наташу.
Она стояла метрах в двадцати. Не ушла. Руки скрещены на груди, как бы защищаясь, нижняя губа слегка прикушена, что делало её лицо удивительно детским и уязвимым. Она смотрела прямо на меня. И в её глазах не было ни любопытства, как у других, ни злорадства. Там было что-то сложное: тревога, растерянность, и… вина? Да, именно вина. Будто она чувствовала себя причастной к этой неприятной сцене.
Наши глаза встретились. Она не отвела взгляда сразу, выдержала его пару секунд. В её глазах мелькнуло что-то — извинение? Предупреждение? Потом она резко, почти порывисто, опустила глаза, развернулась и быстрыми шагами направилась к зданию медпункта, скрывшись за дверью.
«Ну что ж, — подумал я, глядя на серебристый силуэт самолёта, у которой возились техники. — Хотел неба? Хотел быть своим среди этих орлов? Так получи. Теперь ты у всех на виду, Сергей Громов. Теперь ты должен не просто летать. Ты должен летать лучше всех».
Плечи сами собой расправились. Усталость куда-то отступила, сменившись холодной решимостью. Два дня. У меня было два дня, чтобы подготовиться мысленно, вспомнить все нюансы посадки реактивной машины, все ошибки, которые можно допустить.
Я повернулся и твёрдым шагом направился к грузовикам. Пора было возвращаться. День ещё не закончился, и впереди предстояло много работы.
Пока я шёл, я вернулся мыслями к Наташе. Чувство вины в её глазах заставляло задуматься: Что она знает? Почему винит себя? И почему этот чёртов лейтенант, которого я видел впервые, так явно метил именно в меня?
* * *
Набережная Волги.
Вечер того же дня.
Тень от Родины-матери уже легла на берег, а Михаил Валерьянович Грачёв всё ещё стоял у парапета волгоградской набережной. Он ждал. Высокий и грузный, он казался высеченным из серого волжского гранита. Проседь в его ещё густых, тёмных, тщательно зачёсанных назад волосах серебрилась в последних лучах заката. Дорогое драповое пальто было расстёгнуто, под ним виднелся тёмный костюм, галстук чуть ослаблен. Его тяжёлый взгляд был устремлён не на величественный монумент, не на проплывающие баржи, а куда-то вдаль, в мутную, холодную стремнину Волги, будто ища в её течении ответа или успокоения. Руки, большие, с короткими мощными пальцами, были глубоко засунуты в карманы пальто. Ветер с реки трепал полы пальто, но Грачёв стоял недвижимо, словно статуя.
Тишину нарушили шаги по гравию. К нему, не торопясь, подошёл молодой человек. Одет он был в тёмное пальто, фуражка с синим околышем чуть сдвинута набок. Гладко выбритое лицо, обычно такое самоуверенное, сейчас было напряжённым, на губах застыла гримаса недовольства. Он не поздоровался, не кивнул. Просто встал рядом, в полушаге левее и чуть позади Грачёва, и тоже уставился на воду. Взгляд его скользил по свинцовой глади, но мысли были далеки от реки. Пальцы нервно постукивали по ногам.
Минуты тянулись медленно, измеряемые лишь мерным шлёпаньем волн о бетонные плиты набережной и далёкими гудками теплохода. Пять долгих минут молчания, густого, как волжская вода в сумерках. Наконец, низкий, хрипловатый голос Грачёва нарушил тишину. Он заговорил скупо, без приветствия, как будто продолжая прерванную беседу:
— Ну? Как всё прошло?
Молодой человек вздрогнул от неожиданности, словно его ткнули в бок. Он кисло поморщился, явно раздражённый не столько вопросом, сколько тоном: властным, требовательным, не терпящим возражений. Ответил он с небольшой, будто нарочитой задержкой:
— Провокация удалась. Он согласился на полёт. Формально — это будет плановый полёт с инструктором. Но по сути он принял вызов.
Грачёв медленно повернул голову. Его тяжёлый взгляд катком прошёлся по молодому офицеру. В глазах не было ни
