прекрасную дочь, я крепко обняла Уитни сзади.
— Мам, ты меня душишь, — пожаловалась она.
— Прости, милая, — сказала я, ещё сильнее прижав её к себе. — Но ты такая обнимательная, я не могла удержаться. Я люблю твоё большое сердце.
— Хорошо, но можешь меня отпустить?
— Никогда.
— Мам!
— Ладно, ладно. — Я отпустила её. — Почему бы тебе не пойти спать, милая? Я уберу всё здесь. Утром мы разрежем их на квадраты, и я упакую их в коробку для тебя.
— Хорошо. Спасибо, мам. — Она вытерла руки о джинсы и направилась в коридор, но внезапно развернулась и бросилась ко мне в объятия, разрыдавшись. — Прости, — всхлипнула она. — Я даже не знаю, почему я плачу.
Я обняла её, гладя по волосам и мягко покачивая, хотя она уже была почти моего роста.
— Всё нормально, милая. Поверь, я понимаю. Со мной такое случается постоянно.
— Мне просто вдруг стало так грустно.
— Тебе не нужно это объяснять. Просто выплесни всё. Я рядом и всё понимаю.
Она плакала несколько минут, потом отстранилась и вытерла нос рукавом. Я взяла салфетку из коробки на столе и протянула ей.
— Вот, пожалуйста, воспользуйся этим.
— Прости.
Она высморкалась, выбросила салфетку и взяла другую. Протёрла глаза и уже собиралась выбросить её в мусорное ведро, как вдруг раздался стук в дверь. Мы с удивлением переглянулись.
— Уже после девяти, — сказала я. — Интересно, кто это.
— Мне обязательно показываться? — Уитни выглядела испуганной при мысли, что кто-то увидит её опухшее лицо. — Я сейчас ужасно выгляжу.
— Нет, всё нормально, — заверила я. — Ты поднимайся наверх, а я скоро зайду пожелать спокойной ночи.
Она поспешила в прихожую и поднялась по лестнице, а я подождала, пока она дойдёт до своей комнаты, прежде чем открыть дверь.
На пороге стоял Генри.
— Привет.
— Привет.
Ни один из нас не улыбался.
— Хлоя сказала, что ты заболела.
— Всё в порядке. — Я заставила себя встретить его взгляд и поняла, что он видел мою ложь насквозь. — На самом деле, нет.
Генри кивнул.
— Может, нам стоит поговорить?
Сдаваясь, я отошла в сторону, внутренне содрогаясь от предстоящих минут.
— Заходи.
Он вошёл в прихожую, и я закрыла дверь за ним. Затем встала напротив с руками, скрещёнными на груди.
— Что происходит, Сильвия?
— Я… я думаю, что мне больше не стоит работать в винодельне.
Его губы сжались в тонкую линию.
— Почему?
С трудом сдерживая слёзы, я сказала ему правду, как мы и обещали друг другу.
— Потому что я влюблена в тебя, Генри.
Он подошёл ближе и взял меня за плечи.
— Это не будет иметь значения, где ты работаешь, Сильвия. Или где ты живёшь. Я тоже люблю тебя. И я буду ждать. Буду ждать столько, сколько нужно, чтобы доказать тебе, что я никуда не уйду, потому что ты того стоишь. Ты стоишь всего.
Затем его губы накрыли мои в горячем, властном поцелуе, который разрушил все мои барьеры.
Я обвила его шею руками, и почувствовала, как он крепко обнимает меня и поднимает над полом. На целую минуту я позволила себе утонуть в этом вихре чувств, в освобождении от накопившейся тоски по нему, в желании, которое он разжёг во мне, в блаженном осознании того, что он любит меня, хочет меня и готов ждать.
Но я не могла позволить ему этого.
— Нет, Генри. — Отрываясь от его губ, я с трудом выдавила слова, хотя они чуть не застряли у меня в горле. — Не жди меня.
— Сильвия, пожалуйста, может, мы всё-таки…
— Нет! — Я толкнула его в грудь, и он осторожно поставил меня на ноги, разжав объятия. Не в силах встретиться с его глазами, я отвернулась и уставилась на дверь. — Мы не можем так продолжать, Генри. Это слишком тяжело. Сегодня утром я мчалась в винодельню, так радуясь, что увижу тебя, и когда я приехала, я так отчаянно хотела, чтобы ты обнял меня, и мне было так грустно, что ты этого не сделал.
— Я бы отдал всё, чтобы обнять тебя этим утром, — тихо сказал он. — Ты даже не представляешь, как сильно я этого хотел. Но я пытался уважать твоё желание, Сильвия.
— Я знаю, — прошептала я, не в силах остановить слёзы. — Я знаю, как это несправедливо. И я подаю смешанные сигналы, даже самой себе. — Наконец я повернулась к нему. — Но я больше не хочу быть грустной, Генри. Это слишком тяжело.
Его глаза отражали столько эмоций — любовь, боль, разочарование, страдание.
— Скажи мне, что я должен сделать, и я это сделаю.
Я смотрела на него — на этого красивого, сильного, потрясающего мужчину, готового ради меня на всё, — и пыталась понять, может ли это быть правдой. Может ли он действительно любить меня так, как говорит. Может ли быть, что я этого достойна.
Может ли он остаться навсегда.
Но я не могла заставить себя в это поверить.
Вместо этого я открыла дверь, впустив в дом холодный воздух.
— Тебе нужно уйти, Генри. Забудь меня.
Он стоял неподвижно несколько секунд, с гордо расправленными плечами и сжатыми кулаками. Затем он резко захлопнул дверь.
— Я уйду. Только скажу одну вещь, Сильвия, то, о чём я думал весь день. Я вырос в сумасшедшем доме с тремя безрассудными, буйными братьями и двумя преданными родителями, которые сумели сохранить брак и воспитать нас, не потеряв рассудка. Мы ссорились? Конечно. Были ли мы богаты? Нет. У нас не было большого дома, дорогих машин, мы не ездили в роскошные путешествия, а новые вещи для меня означали одежду, которую износил мой старший брат Энтони. Но это было отличное детство, потому что мы всегда были друг за друга. Мы заботились друг о друге. Мы всегда знали, что, несмотря ни на что, у нас есть семья. Это чувство я потерял во взрослой жизни. Это чувство принадлежности и преданности. И я хочу воссоздать его. Потому что больше всего на свете я люблю заботиться о тех, кого люблю, защищать их, обеспечивать. И я хочу быть тем, кто заботится о тебе, Сильвия. Потому что ты заслуживаешь того, кто будет обожать тебя. Кто поставит тебя на первое место, пока ты сама ставишь всех других.
— Генри, — прошептала я, слёзы стекали по моим щекам.
Он поднял руку, останавливая меня.
— Дай мне договорить. Я знаю, что для тебя в первую очередь важно быть матерью, и я никогда не стану этому препятствием. Но я люблю тебя и не могу уйти, не поборовшись.
Его взгляд проникал так глубоко, что я чувствовала это в своей душе. Я
