броневики к дому подкатили, — Ульяна обняла себя руками, пытаясь хоть как-то успокоиться. Её слегка потрясывало. И злость, которую она вызвала, чтобы приказать мышам, никуда-то не делась. То ли злости было много, то ли колдовство это, принцип которого упорно ускользал от понимания, взяло меньше, чем надо, главное, злость эта осталась. Там, внутри. И шевелилась. И нашёптывала, что она, Ульяна, всегда-то была честным человеком, а теперь соучаствует фактически в ограблении магазина. И кто в этом виноват, спрашивается?
Мелецкий.
Стоит вот с глупым видом, такой прямо бесячий весь. Особенно уши. И главное, умом Ульяна понимает, что виновата она не меньше, а то и больше, но реально же бесят.
Уши.
И не смотреть на них не получается.
— Дядю Женю надо найти, — Ляля тоже поглядела на Мелецкого. — Значит, он колобка сделал?
— Я как-то колобка иначе себе представлял, — сказал тот и за ухо себя дёрнул. Может, потому они и оттопыренные? Из-за этой привычки дёргать?
— Ай… в сказках вообще всё врут… Уль, постарайся почувствовать дядю Женю.
Пока Ульяна чувствовала лишь раздражение, которое не думало развеиваться, и ещё стыд — мимо ног чешуйчатой рекой текли мыши. Точнее двумя реками. Одна уходила вглубь магазина, другая возвращалась оттуда, уже гружёная. И на мышиных спинах, покачиваясь, аки на волнах, плыли жёлтые круги сыра, вакуумные пачки с ветчиной и колбасами. Мелкими рыбёшками, поблескивая металлом боков, проскальзывали банки с икрой и паштетами.
Так.
Это проклятье. Не надо его слушать. И еду совершенно точно спишут. А Ульяна икру сто лет не ела. Но надо не про икру думать, а про дядю Женю.
— Как? — спросила Ульяна. — Я не понимаю.
— Просто почувствуй.
Ага. Просто живи легко и радостно, и не живи тяжело и грустно. Отличный совет.
— Тараканова, с тобой всё в порядке? — Мелецкий перестал терзать уши. — По-моему, у неё такое выражение лица, что…
Ещё и к выражению лица придираются.
Так.
Сосредоточиться. Она же умеет сосредотачиваться? Её всегда хвалили за старательность. Просто больше не за что было, а вот старательности в Ульяне с избытком. Только сейчас она куда-то взяла и подевалась. Ничего. Ульяна справится.
Всю жизнь справлялась и теперь сумеет.
Мышиная река вздыбилась и с горба свалилась огромная упаковка бумажных полотенец. Чтоб… так. Вдох и выдох.
— Тараканова, если не получается…
У неё никогда и ничего не получалось с первого раза. Вот у Мелецкого — другое дело! Может, с точными науками он и не очень ладил, но вот практика. Дюбое заклятье, любое плетение выходило почти сразу. И он всегда воспринимал это, как должное.
И все вокруг тоже.
И за эту лёгкость прощали Мелецкому, что характер его, что прогулы, что… нечестно! Она тоже хочет, чтобы легко, играючи.
И получится!
У Ульяны получится. Почувствовать дядю Женю? Дядю… да она ещё не привыкла к мысли, что у неё есть дядя. И кузены с кузинами, и вообще родни куча. Только где эта куча была…
Так.
Проклятье.
Сила колыхалась, колобродила, не даваясь в руки. Дыхание. Ульяна, когда ещё надеялась, что станет магом, пусть не слишком сильным, средненьким даже — она никогда не обманывалась насчёт способностей –училась медитации. И дыхательным упражнениям, которые должны были помочь развитию внутреннего энергетического ядра. Тогда ядро упорно не развивалось, а вот сейчас знания пригодились.
— Уль, ты… — Ляля вдруг поплыла, превращаясь в дрожащее сине-зеленое пятно.
А вот Мелецкий огнём вспыхнул. В этом виде он, пожалуй, даже нравится. Сугубо умозрительно. И ушей не видать.
Так, надо не про уши Мелецкого думать, а дядю Женю…
И сила, точно только и ждала этой подсказки, крутанулась и устремилась куда-то вперёд. Ну и Ульяна за ней тоже устремилась. Мелецкий — за Ульяной. И Ляля…
— И куда вы все попёрлися, — возмутилась Эмфизема. Она-то воспринималась пятнышком мрака, но таким, не раздражающим, а вполне себе домашним.
Никитка… да, его Ульяна тоже видела. Причём огромным, размером даже не с волка — с молодого медведя, которого почему-то смяли и вылепили шпица.
Концентрированный, стало быть.
А сила тянула.
Влекла.
И Ульяна, кажется, перешла на бег, потому что рядом с дядей Женей — он представлялся крупным таким облаком серо-бурой энергии — возникла другая сила. Чёрная-чёрная.
Гадкая.
— О, — этот голос развеял видение и всё-то погасло, а сила развеялась и с нею ощущение собственной, Ульяны, власти. Ну и злость тоже ушла, что хорошо. — Племяшка. Осваиваешься? Глянь, чего нашёл.
Дядя Женя, склонившийся над витриной — на этом островке торговали вейпами — разогнулся. В одной руке он держал синенькую коробочку. В другой — красную.
От обеих несло тьмой. И главное, именно сейчас Ульяна не столько видела, сколько ощущала эту вот чуждую, выводящую из равновесия силу. Её отвратность. Её глубокую неправильность.
— Тихо, детонька, не спеши. Уничтожить это мы завсегда успеем, — дядя Женя покрутил обе коробки, а потом синюю сунул в карман. Штаны от веса чуть съехали, но дядя Женя благоразумно придержал их. — А пока давай поглянем, чего тут удумали.
И крышечку откинул, продемонстрировав горсточку карамелек.
— Это же… это у Стаса такие были! — Мелецкий — вот куда без него-то? — вытянул шею и заглянул в коробку. — Это дрянь редкостная!
— А то! — довольно произнёс дядя Женя, вытащив карамельку, которую поднял и поднёс к глазам. — Ещё какая…
И прежде чем Ульяна успела хоть слово сказать, да ладно, сказать, прежде чем она успела вообще сообразить, что он собирается делать, дядя Женя карамельку проглотил.
Прямо с фантиком.
— Э… — тихо выдал Мелецкий. — Это же… это…
— Ох и погань, — дядю Женю передёрнуло. — Ядрёная…
— Дядя Женя! — возопила Ляля и голос её был полон отчаяния. — Что вы творите!
— Я ничего, — дядя Женя поднялся и потянулся. — Эх, хорошо… а я ещё ехать не хотел! Думал, что мне там, в этом вашем городе. А оно вон как! И нежить, и нечисть! И выпить есть, и некроманты шалят… прям не жизнь, а праздник какой-то!
У Ульяны было собственное мнение о праздниках, но она смутно догадывалась, что высказывать его пока не стоит.
— Так, это напотом, — конфетки с коробочкой дядя Женя сунул во второй карман. И штаны съехали ещё ниже. Того и гляди, свалятся. Но дядя Женя благоразумно придержал их. — А вы чего стали? И
