и черных казачьих полушубках, только один в шинели и папахе. С шашкой на ремне через плечо. Он придерживал ее рукой за эфес и смотрел хмуро на состав, замирающий у перрона. Все остальные весело улыбались, махали рукавицами. Обладатель шинели не разделял общего восторга и лишь удостоил долгожданный эшелон сухим и холодным взглядом. Из-под серых бровей, припорошенных сединой, смотрели черные глаза. Их я сразу почему-то приметил и насторожился. Не добро источали они. Матерый волк. Его нелегко взять, если даже прикинешься преданным гвардейским служакой и изобразишь на лице верность самому царю-батюшке.
Перед тем, как отворить дверь вагона и выйти в тамбур, я глянул на Оранова — готов ли наш командир батареи к сражению, не передумал ли в последнюю минуту и не изменил ли свой план. Нет. Спокойно ждет, когда я отворю дверь. Все трое вступаем на площадку. Впереди Оранов, за ним Глухов, я сзади. Состав уже застыл у перрона, и мы слышим отчетливо, как пошикивает паровоз, сдавая пар, как приглушенно шумит толпа, встречающая нас. Последняя минута перед боем. Да, перед боем. И еще каким!
Офицеры оттеснили все же мобилизованных, и те, отступив на несколько шагов, возбужденно гудят:
— Оружие! Давай оружие!
Разгоряченная, взбаламученная толпа. Это похуже дисциплинированной и хорошо обученной вражеской военной части. Там слушают командира и подчиняются приказу. С солдатом можно говорить, можно объяснить ему, что к чему. А тут хаос. Стоит только бросить искру, и заполыхает пожар страстей. Всё сомнут, всё растопчут. Беляки ложью и провокацией взвинтили кулачье и теперь надеялись, что лавина покатится в Ташкент, задушит Советы.
— Оружие давай!
Не просьба, а требование. С угрозой.
На секунду Оранов застыл в дверях. Принял и требование, и угрозу кулачья. Принял, как порыв ветра. Устоял. Оглядел толпу. Поднял руку:
— Господа! Оружие с нами.
Голос его накрыл шум толпы. Каждый услышал слова Оранова, и они пришлись по душе.
— Урра! — загремели на перроне. — Даешь оружие!
Меня покоробило обращение Оранова к белякам — господа. Но другого слова тут, пожалуй, не подберешь. Слово, которое сразу бы сблизило нас, сняло настороженность, явилось своеобразным мандатом. Во всяком случае, нас приняли за своих.
Офицеры заторопились к служебному вагону. Первым шагнул седоватый мужчина в папахе. Теперь, через плечо Оранова, я хорошо разглядел его. Да, он был хмур, озлоблен. На лице недовольство. Глаза с морозцем, который пробирал, заставлял ежиться, лишь только встречался взглядом с ними. Меня этот офицер насторожил. Он раскусит нас. Наверняка учует, кто к нему пожаловал. Мысленно я уже соединил его с фамилией Мацкевич, ставшей известной нам по переговорам по прямому проводу. Он вел себя, как главный. И даже по тому, как шел к вагону, можно было заключить, что именно ему уготована роль представителя «крестьянской» армии в штабе Осипова. Все суетились, а капитан Мацкевич двигался спокойно. Сопровождавшие чуть отставали от него, подчеркивая этим свое подчиненное положение.
Оранов спустился со ступенек и направился навстречу Мацкевичу. Мы с Глуховым поспешили следом. На полшаге от капитана Оранов замер, вытянулся и получилось у него все великолепно. Пятки свел с шиком, ладонь поднял к виску — козырнул тоже ловко. Мацкевич не мог не отметить хорошей выправки своего гостя и ответил на приветствие с тем же офицерским шиком, хотя и сдержанно, как подобает старшему по званию.
— Имею честь, — произнес Оранов. — Прибыл с оружием по приказу военного диктатора края главнокомандующего Осипова.
И он кивнул в сторону вагонов, вытянувшихся вдоль перрона, особенно на два, с тормозными площадками, на которых стояли пулеметы.
Занятый Мацкевичем, я не обратил внимания на остальных офицеров, сопровождавших капитана. А когда глянул — меня вынудил глянуть подбежавший к Мацкевичу молодой военный в черном казачьем полушубке, — то обомлел. Янковский! Поручик со шрамом. Старый знакомый. От подбородка до уха тянулась уже совсем поблекшая розовая полоска. И глаза те же — пристальные, и рот будто приоткрыт, вот-вот что-то скажет. Этого я, пожалуй, больше всего и испугался. Скажет. Узнает меня и скажет. Невольно я заслонился спиной Глухова. Сдвинулся чуть с места, укрыл лицо. Но тщетная уловка. Поручик уже увидел меня. Всех троих еще издали осмотрел и меня, кажется, первого схватил взглядом.
Неожиданная и трагическая встреча. Конечно, я мог не запомниться ему. Да и срок прошел не малый — больше года. Выветрились, небось, из головы события тех дней. Впрочем, вряд ли. Такое не забывается. Поручик стрелял в нас. Мы с Комочковым первыми ворвались на чердак, и я, а не кто иной, наставил на Янковского винтовку. Раз в жизни, возможно, пришлось ему поднять руки, и человека, приказавшего это сделать, нельзя не запомнить.
Слова, произносимые Орановым и Мацкевичем, уже не доходили до меня. Не слышал я их. Какое имели значение теперь переговоры, когда рядом с белогвардейским главарем стояло лицо, разгадавшее тайну нашу. Одного предупредительного знака достаточно: кивка головы, прищура глаз, чтобы Мацкевич понял, в чем дело, верно оценил обстановку. И я, впившись глазами в поручика, ждал такого знака. Ждал...
За «дружеским» столом
Ничем не выдал своего знакомства со мной Янковский. Пока не выдал. Он, кажется, слушал Оранова. Внимательно слушал, и я заставил себя вникнуть в суть разговора, что происходил между Мацкевичем и нашим артиллеристом.
— Ваше благородие, — веско, с достоинством произнес Оранов. — Мне дан строжайший приказ выдать оружие по списку, удостоверенному командованием. Сами понимаете, винтовки и патроны не должны оказаться в руках большевиков или лиц, им симпатизирующих. Это было бы равносильно удару в спину. Должен вам сказать господа, что красные еще сопротивляются. Крепость в их руках... — Оранов сделал многозначительную паузу и с ноткой огорчения добавил: — Пока в их руках...
— Красная песенка спета! — запальчиво выкрикнул Янковский. — Мы покончим с ними, дайте только оружие.
Он, как и прежде, мечтал об оружии. Сколько сил потратил этот поручик, добывая пистолеты, винтовки, гранаты для заговорщиков, сколько людей втянул в опасную авантюру. И вот на последнем этапе борьбы, как ему казалось, оружие перед ним. Надо лишь взять.
— Для этого и приехали, — ответил Оранов. — Прошу в вагон, господа. Я должен ознакомить вас с положением дел в Ташкенте и с последним приказом военного диктатора края Осипова. Прошу! — Он отвел руку в сторону распахнутой двери вагона.
В эту секунду я весь сжался. Застыл. Решалась самая главная и самая рискованная задача — заманить офицеров в вагон.
