На «Одессе» же единственное бомбическое орудие не могло отвечать противнику, так как платформа его соскочила со штыря, и в самое горячее время команда возилась с этой платформой, утверждая ее на прежнем месте, что было не так легко.
Корнилов стоял на площадке, поминутно вглядываясь в трубу на убегавшего противника, нет ли попаданий. Затем оглядывался назад – близко ли «Крым» и «Херсонес». «Крым» пока хотя бы не отставал, а вот «Херсонес» отдалялся все больше и больше. От нетерпения команда «Одессы» казалась Корнилову не обученной стрельбе из орудий на ходу судна. Вице-адмирал нервничал. Над головой его свистели бомбы и ядра турок, но он думал не о них, а о том, что, как только подойдет поближе «Крым», надо будет свалиться с турком на абордаж.
«Крым» постепенно начал сокращать дистанцию, хотя и крайне медленно. Время уже приближалось к трем часам: не менее как полтора часа длилась погоня за турецким пароходом. Затем из труб «Таифа» повалил очень густой дым: судя по всему, пароход прибавил хода и пошел в отрыв.
Между тем начался сильный дождь. Понемногу начало темнеть. Корнилов слышал редкие выстрелы «Крыма», но не было слышно ответных выстрелов противника, и это его поразило вдруг.
– Сдается? Спустил флаг? – спрашивал он у Бутакова.
– Увы, ваше превосходительство, пароход прекратил пальбу и уходит!
– Как уходит? – изумился Корнилов, еще не в силах поверить, что удача в этот день его обманула.
– Уходит на всех парах!
Погоня еще продолжилась, но с каждой минутой становилась все более безнадежной. Затем еще более усилившийся дождь вообще закрыл на некоторое время «Таиф», а когда прояснилось, турецкий пароход оказался уже вне досягаемости для выстрелов. Слэйд уходил в сторону Трапезунда.
Через какие-то полчаса турецкий флаг скрылся за горизонтом.
Поняв, что беглеца ему уже не догнать, Корнилов решил идти на помощь сражающейся эскадре.
– Поворачиваем на Синоп! – с досадой велел он.
На подходящих к эскадре пароходах офицеры и матросы кричали «ура». «Одесса» сбавила ход подле «Императрицы Марии». Корнилов, вооружившись рупором, беспокойно спрашивал у всех: «Здоров ли адмирал?» Выехавший на катере навстречу Корнилову командир «Константина» Ергомышев первый порадовал его:
– Слава богу, Павел Степанович жив!
Подле «Императрицы Марии» «Одесса» сбавила ход. Со шканцев линейного корабля начальнику штаба махал рукой Нахимов. Увидев наконец-то друга, Корнилов перебрался на «Марию» и сразу бросился обнимать Нахимова:
– Поздравляю вас, Павел Степанович, с победою, которою вы оказали большую услугу России и прославили свое имя в Европе!
Из воспоминаний Корнилова: «Мы могли наблюдать, как турецкие фрегаты один за другим взлетали на воздух. Ужасно было видеть, как находившиеся на них люди метались на горевших палубах, не решаясь, вероятно, кинуться в воду. Некоторые же сидели неподвижно, ожидая смерти с покорностью фатализма. Подойдя к нашему флагману “Мария”, мы переправились на сей корабль…»
Увидев Нахимова, Корнилов кричал ему издали:
– Браво, Павел Степаныч!
И махал приветственно фуражкой.
Лейтенант Барятинский, свидетель встречи Корнилова с Нахимовым, вспоминал: «Мы проходим совсем близко вдоль всей линии наших кораблей, и Корнилов поздравляет командиров и команды, которые отвечают восторженными криками ура, офицеры же машут фуражками. Подойдя к кораблю “Мария”, мы садимся на катер нашего парохода и отправляемся на корабль, чтобы его (Нахимова. – В.Ш.) поздравить. Корабль весь пробит ядрами, ванты почти все перебиты, и при довольно сильной зыби мачты так раскачивались, что угрожали падением. Мы поднимаемся на корабль, и оба адмирала кидаются в объятия друг другу, мы все тоже поздравляем Нахимова. Он был великолепен, фуражка на затылке, лицо обагрено кровью, новые эполеты, нос – все красно от крови, матросы и офицеры, большинство которых мои знакомые, все черны от порохового дыма…»
– Поздравляю вас, Павел Степанович, с победой! – обнял Корнилов пропахшего порохом и гарью Нахимова. – Вы оказали большую услугу Россия и прославили свое имя в Европе!
– Да ведь я тут при чем же? – вполне искренне удивлялся Нахимов. – Ведь это все команды сделали, а я только стоял на юте и смотрел-с!
– Команды? А команды кто так обучил – не вы ли?
– Нет-с, – покачал головой скромный Нахимов. – Это все дело рук Михаила Петровича Лазарева.
– Ах, скромник! Ах, какой вы скромник, Павел Степаныч! – тряс ему руку восторженный Корнилов. – Ну уж, так ли, иначе ли, а победа славная! Гораздо выше Чесмы победа! Что Чесма? Выше Наварина!
Вместе с Корниловым на борт флагмана поднялся и Бутаков, исполнявший должность его флаг-офицера. Узнав об обстоятельствах боя «Владимира» с «Перваз-Бахри», Нахимов так растрогался, что тут же сняв собственный, полученный еще за Наварин, Георгиевский крест, надел его на сюртук капитан-лейтенанта.
– Ты уже для меня георгиевский кавалер, а пока не пришлют твой из Петербурга, носи мой! – сказал он, расцеловав при всех храбреца.
Что касается фрегатов, то, получив сигнал Корнилова о соединении с эскадрой, «Кагул» и «Кулевчи» легли на курс зюйд-вест. В 14 часов 37 минут «Кулевчи» подошел к эскадре и лег в дрейф. Спустя десять минут по сигналу Нахимова «Оказать помощь поврежденному кораблю» капитан-лейтенант Будищев направил свой фрегат к «Трем святителям», но, заметив, что на «Императрице Марии» вот-вот может упасть перебитая мачта, встал под кормой флагмана и, помогая ему, открыл огонь по турецким фрегатам.
* * *
К 2 часам 30 минутам пополудни воды Синопской бухты приняли еще несколько турецких судов. Затонули транспорты «Фауни-Еле», «Ада-Феран» и купеческие бриги, которые, как оказалось, были гружены порохом, оружием и снаряжением для кавказской армии и горцев. Последним досталось хуже всего: оставленные бежавшими командами, они просто взрывались от снарядов и горящих обломков турецких судов. Пароход «Эрекли» выбросился на берег, спасаясь от обстрела русской артиллерии. «Бой в 2 часа 30 мин. почти прекратился, – записано в шканечном журнале линейного корабля “Три святителя”. – Правый фланг, не имея у себя ни одного противника, умолк, между тем как на левом были слышны изредка выстрелы с фрегата “Дамиад”, который, лежа на мели под прикрытием навалившегося на него фрегата “Низамие”, снова открыл огонь; мы и “Париж” по ним действовали, но в 3 часа все смолкло и бой был окончен совершенно: неприятельской эскадры не существовало».
Тогда же прекратили сопротивление и последние береговые батареи № 5 и 6, на которых к исходу сражения уцелело только несколько орудий. «Париж», «Ростислав», а также подошедшие позднее «Кагул» и «Кулевчи» добили эти батареи последними залпами.
Теперь вдоль берега на камнях лежали и горели девять судов, тогда как остальные уже перестали существовать.
«Неприятельские суда, брошенные на берег, – писал позднее Нахимов, – были в самом бедственном состоянии. Я велел прекратить по ним огонь, хотя они и не спускали флагов,
