Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
ожидании атаки.
Часть третья
Письма не о войне
Предисловие
Среди заметок Кирилла Романовского особое место занимают его репортажи, в которых Кир очень тонко подмечал особенности стран, в которых ему посчастливилось оказаться. Многие из этих заметок касались не столько боевых действий (хотя без них не обходилось), сколько бытовых моментов из Сирии, Ирака и других локаций. В этих условиях Кирилл начал писать свои «Письма не о войне» — своеобразный цикл лирических зарисовок, в которых военный корреспондент из России пытался понять загадочный для нас мир Востока и африканских стран. Здесь же Кирилл поднимал и сложные вопросы: о смысле жизни и войне, о превратностях судьбы, о смерти.
К сожалению, Кир не успел закончить этот цикл из-за начавшихся проблем со здоровьем. Однако друзья и коллеги Кирилла, заботливо сохранившие память о храбром русском военкоре, передали материалы для публикации. Чтобы в этой книге вместе с рассказами бойцов ЧВК «Вагнер» прозвучал живой голос человека, который эти истории собирал…
№ 1. Млечный Путь
(19.09.2017)
Стальной листик с грубовато отпрессованными прожилками прострелили ночью. Обе решетки в стиле «дораха-бахато», украшавшие фасадные окна домика в деревушке Шейх-аль-Муди-че-то-там, еще неделю назад смотрели в сторону противника вопрошающими антрацитовыми пятнами. Где? Что? Откуда стрельба?!
А стрельба, надо полагать, шла отовсюду. Арабы вообще любят, когда суетно и непонятно, подкрепляя эту экспрессивную неясность пальбой из всех стволов во всех направлениях. Ствол можно держать над головой, долбить очередями, раскидывая свинцовые плевки по лужицам далекой «зеленки»… Есть противник — хорошо. Нет — на то воля Аллаха, и воевать не мешает.
После, за распитием непременного матэ и пыхтением «аргиле», царственно воздевать руки к Млечному Пути над развалинами и рассказывать журналисту о телах врагов, лично пораженных меткой стрельбой имярека… Он же «ханасер» — великий стрелок, сын великого стрелка и, кстати, брат Али Юсефа, чью фотку тебе тут же и покажут. Фотка красивая. Как все вокруг. Стоит Али в новенькой форме посреди Латакии и пьет, скажем, свежевыжатый апельсиновый сок. Он тоже «ханасер». В Алеппо завалил чертову прорву боевиков. Потом его, правда, ранили. Да, судя по следующим за второй заваркой матэ фоткам, в задницу, в латеральную мышцу и лодыжку. Нет, не бежал, конечно. Отправился пополнить боезапас, а тут — на!
Единственная отрада, душа моя, — медленно шарить глазами по неприхотливому изгибу Млечного Пути, слушать малопонятную болтовню бойцов и вертеть в руках простреленный железный листик. Грязный и не настоящий, как и вся жизнь с лесами, лугами, дождями, кумулюсами и стратокумулюсами… и без войны. Наступление будет завтра. А может, и не будет. Неизвестности и тревоги хватает (при учете местной жары) только на то, чтобы, вытащив из раздолбанного дома один из тридцати пыльных матрасов, такую же пыльную тяжеленную подушку, рухнуть на бетонную отмостку и отдать себя на съедение мелкодисперсной мошке, жрущей живо, нещадно и везде.
Иди на х**, война! Поверчу в руках листик, послушаю цикад, прикинусь глупым. Хотя и прикидываться не надо.
№ 2. Смерти нет…
Мы стояли метрах в трех от него… С разных сторон… И снимали. Мы снимали, а он плыл. Со знанием дела, на спине, по сепии промышленной едкой пылищи. Стремился к простреленной стене, в которую то и дело постукивали «соседи». Плыл, плыл… не двигаясь при этом с места. Резко, нарушая порой верную амплитуду, взмахивал руками, подергивал ногами в грязных берцах. Загребал то сверху-вниз, то справа-налево, не слишком синхронно, но ритм явно совпадал с ритмом финальных аккордов сердцебиения. Пуля, тремя секундами ранее вынырнувшая откуда-то снизу, единым чохом прошибла миокард и, по всей видимости, митральный клапан, прошла через легкое и вышла из спины, свистнув на прощание: «Плыви!!!»
Он поплыл…
Перестав грести секунд через десять, будучи приволочен такими же потенциальными пловцами к той самой стене, попытался сказать: «Доплыл!» Ответ предназначался пуле и потому почти не отличался от ее призывного свиста. Кровь раздула плевралку, и левая половина грудной клетки еще секунд 5–6 ритмично и мелко пульсировала, надуваясь и будто сообщая, что гемоторакс — малоприятная штука. Дорожка условного бассейна утихомирилась в ожидании нового пловца.
Страшно? Нет, не страшно. Удивительно. Десакрализация всей этой мути заставляет меня, душа моя, так же «плыть к стенке» каждый раз, когда крылья двери терминала В (или А), шурша, прокручиваются за спиной, выпуская меня к асфальтовой дорожке и значку «Аэроэкспресс».
Помню, в какой-то дурацкой программе о буднях отечественного криминала, коими изобиловал телеэфир лет 20 назад, «деловой» диктор рассказывал о пахане, заставлявшем членов своей подмосковной группировки смотреть старый фильм «Лики смерти». Специально организовывал командные киносеансы с целью утверждения неизбежности перехода людишек в мир иной, да еще и не самыми живописными способами.
Лет через пять, живя в Германии и проводя вечера после учебы за всякой фигней вроде Youtub’a, я впервые увидел, как отрезают головы нашим солдатикам. Фильм назывался «Бешеные волки». Безапелляционная и явно пропагандистская документалка. Были там кадры, снятые чеченскими бойками на любительскую видеокамеру. Сидят на поляне, рядом сидит солдатик. Руки не связаны. Разговаривает. Через минуту все переворачивается вверх дном. Его даже не пинают. Просто подходят, деловито пригибают голову к земле (камера берет косой крупный план) и режут… режут… Складной черный стул из IKEA шатался подо мной от бессилия и ненависти, от будничного непоправимого ужаса, бродившего по далекой равнинной «зеленке», и тихим голосом увещевающего urbi et orbi[136]:
«Да, и так тоже умирают. Бывает и хуже, так что это, видимо, не самые страшные кадры».
Не самые? Не самые… Не самые…
Смерти нет. Не вообще, а в том виде, который был ей свойственен еще лет 20–25 назад. Нет тайны, нет страха, нет мотива для внутренней дрожи свидетелей: очных и заочных. Есть оранжевые комбинезоны, валящиеся вбок и вниз кадры GoPro’шек, удивительные звуки последних вздохов и последних воплей. И куча комментариев — фонтанчиков условной неприязни или условного смеха. Смеха издалека.
И я, и все мы, по глупости своей доносящие до вас эти «жесткие видосы», по возвращении из мест чужих заплывов, зафиксированных нами с напускным безразличием, плывем сами. По направлению к условной стенке. В стенку стучатся: «Ну че там? Ну как там? А
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
