Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110
href="ch2-309.xhtml#id340" class="a">[309] («Как бы то ни было, как мне сказали год спустя, Вахтангов часами просиживал над моими проектами, готовя „Диббук“»).
Но в «Моей жизни» говорится совершенно другое: будто, готовя «Диббук», Вахтангов часами простаивал перед шагаловскими стенными росписями в Еврейском камерном театре – и рекомендовал их в качестве образца Альтману:
«Позднее я узнал, что спустя год Вахтангов стал присматриваться к моим панно в театре Грановского. Стоял перед ними часами, а в „Габиму“ пригласили другого художника и велели ему написать декорации „а lа Chagall“.
А у Грановского, говорят, пошли „дальше Шагала“.
Что ж, в добрый час!»[310]
Во французской версии «Моей жизни» Шагал сохраняет неопределенность: были ли ему заказаны эскизы или нет, показал он их или нет, какова была реакция Вахтангова на эти работы. О том, что эскизы к «Гадибуку» существовали и что Вахтангов их не принял, мы узнаем из гораздо более поздней идишской версии автобиографии. В 1944 году Шагал писал:
«I really didn’t have much luck with directors. Nor with Vakhtangov, who at first empathized neither with my art nor with my sketches for The Dybbuk in Habima <…> nor with Tairov, who was still sick with Constructivism; nor with the 2nd Studio[311] that was still sunk in psychological realism <…> All of them, like the others, asked me to make sketches, and later got scared of them»[312].
«Мне не везло с режиссерами. Ни с Вахтанговым, который вначале не принял ни моего искусства, ни моих эскизов к „Гадибуку“ в „Габиме“, а потом просил их сделать под Шагала – без меня; ни с Таировым, который пока еще болел конструктивизмом; ни со Второй студией Художественного театра, которая все еще тонула в психологическом реализме <…> Все они, как и другие, просили меня сделать эскизы, а потом пугались их»[313].
Надо думать, что насчет Второй студии это ошибка. Шагал должен был иметь в виду Первую студию, ставшую в 1924 году МХАТом вторым. Скорее всего, он запутался в числительных. Именно по поводу Первой студии Шагал пенял на излишний психологизм. Вторая студия МХТ возникла в 1916 году, основал ее Вахтанг Леванович Мчеделов. После его смерти в 1924-м Студия была закрыта, актеры влились в труппу МХАТа. Насчет сотрудничества с ней Шагала ничего не известно.
Итак, похоже, что эскизы были и Вахтангов их отверг. Надо было это объяснить. На идиш это можно было упомянуть вскользь уже в 1928 году и подробнее – в 1944-м, а по-русски и по-французски – почему-то нельзя. Но, если прочесть отчет об их встрече из «Моей жизни», зная, что речь шла об эскизах, тогда фраза «toutes ces deformations» («все эти искажения/извращения») может быть понята как указующий жест – на стол с эскизами, которые Вахтангову не понравились. Именно из-за них они и поссорились? Вахтангов эскизов не вернул – иначе над чем бы он просиживал часами? В таком случае, куда они делись? Или вообще ничего этого не было? Ни на один из этих вопросов нет ответа.
«Восточный хаос». В «Моей жизни» Шагал объясняет вахтанговскую неприязнь к нему психологическими причинами: Вахтангову якобы чудился в Шагале «восточный хаос и необузданность, непонятное искусство, в общем, он видит во мне чужака»[314].
С чего бы модному московскому режиссеру видеть в парижской знаменитости носителя «восточного хаоса»?
Идишская версия мемуаров 1928 года несколько проясняет дело:
«At the first rehearsal of The Dybbuk at „Habima“, watching the troupe with Vakhtangov, I thought: „He is a Russian, a Georgian; we are seeing each other for the first time. – Embarrassed, we observe one another. Perhaps he sees in my eyes the chaos and confusion of the Orient. A hasty people, their art is incomprehensible, strange“…»[315] («На первой репетиции „Диббука“ в „Габиме“, глядя на труппу и Вахтангова, я думал: „Он русский, грузин; мы видим друг друга в первый раз. – Озадаченные, мы наблюдаем друг друга. Возможно, он видит в моих глазах хаос и сумятицу Востока. Торопливый народ, их искусство непонятно, странно“…»)
«Торопливый народ» – это однозначно перевод (смягченный) распространенной русской характеристики евреев: «суетливый народец». Тогда слово «восточный», как оно часто употреблялось и раньше, может означать «еврейский». То есть суггестируется, что Вахтангов не понимает еврейского искусства? Что его смущает еврейскость Шагала? «Моя жизнь», ориентированная на широкого читателя, таких намеков содержать не могла. В 1944-м в другой идишской мемуарной заметке Шагала Вахтангов реагировал, как все остальные режиссеры: испугался «чуждости» шагаловских работ. Тут тоже можно, с оглядкой на текст 1928 года, заподозрить, что «чуждый» для читателя-инсайдера заменяет «еврейский».
Но можно ли поверить, чтобы Вахтангова оттолкнула еврейскость Шагала? Вахтангов со Станиславским взяли «Диббука» в работу еще в 1915 году, Вахтангов сам несколько раз перерабатывал пьесу, знал текст наизусть и по-русски, и на иврите. Первоначальная концепция постановки была гуманной и сочувственной, представляющей еврейскую духовность в самом лучшем свете. Надо думать, Шагала и пригласили именно из-за его еврейскости: знаменитый Шагал поставит фантастического «Диббука» в своем фантастическом Витебске:
«Chagall’ s was an organic world in which people and animals, houses and signs – were all equally alive, with no firm borders between them, as one flowed into the other in a style that would later be referred to as surrealism and, at the same time, in an expressionist way, swirl, twist, and move with energy»[316]. («Мир Шагала – органический мир, где люди, животные, домики – все одинаково живые, без четко обозначенных границ между ними, они перетекают друг в друга в стиле, который позже будет назван сюрреализмом, а с другой стороны, по-экспрессионистски вихрятся, извиваются и движутся от избытка энергии».)
На наш взгляд, неприязнь Вахтангова к «еврейскости» Шагала можно спокойно исключить. Но, может быть, режиссера отталкивало в художнике что-то другое, что проявилось лишь в последние годы и что было «чуждо»? Ясно одно: каковы бы ни были предполагаемые эскизы к «Диббуку», с тех пор так и не всплывшие, они были не тем, чего ожидали от Шагала – певца Витебска. Возможно и скорее всего, в конце 1920 года это было такое же сочетание авангарда и еврейскости, как на его «вихревом» панно «Еврейский театр»? Возможно, «консерватизм» Вахтангова, который так подчеркивает Шагал, в том и заключался, что режиссер не оценил этого сочетания, не увидел его «еврейской» составляющей? Но, когда Альтман предложил свое, отрицательное визуальное решение «Диббука», тот же Вахтангов сразу отверг его
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110
