class="p1">По-хорошему, мне бы выбросить эти записки из головы. От меня тут ничего не зависит, и нечего сердце рвать. И в принципе Спиридовича я должен был бы насчёт Ульянова предупредить, — по крайней мере, в видах предстоящего назначения. Но выдать Кирилла Сергеевича я не могу. Он стал мне другом… Что касается руководящего кресла, — ну, там жизнь покажет. А вот обсудить с Ульяновым ситуацию надо срочно…
Я поехал к сотоварищу. Однако швейцар сообщил, что тот, несмотря на вечер, ещё не появлялся, и вообще не исключено, что день-другой будет в отъезде. Сам предупреждал.
Чертыхнувшись, я оставил Ульянову записку с просьбой связаться, как только появится. И отправился ночевать к Кате. Собираясь в Рязань, она велела следить за порядком в квартире, а главное, поливать растения, которых у неё дома было видимо-невидимо. И, разумеется, я вызвался помочь благодетельнице.
Терентьич встретил меня в парадном как родного…
Александр Романов, великий князь, 44 года
В царскосельском Александровском дворце мне приходилось бывать частенько, так что рабочий кабинет императора я знал как свои пять пальцев.
Стол, стулья, шкафы, панели — всё было тёмного орехового дерева, всё было солидно и строго, всё настраивало на деловой лад. Серьёзность обстановки подчёркивал большой портрет Александра Третьего, пронзительно смотревший с холста на сына и его посетителей. В противовес ему императрица Александра Фёдоровна, запечатлённая кистью художника в белом платье с приколотыми к груди розами, на своём портрете выглядела мило и трогательно.
Развалившись в кресле за столом, Николай хранил молчание и смотрел в сторону. Скулы его бугрились желваками. По-моему, он боролся с желанием кинуть в меня чернильницу, и я догадывался почему.
— Ты враг мне, Сандро? — спросил наконец сквозь зубы.
— Что за чушь! Как тебе такое могло прийти в голову, Ники?
— Тогда почему ты хотел опубликовать эту пакость?
Он ткнул пальцем в лежавшую перед ним рукопись. Вживую записки Палена я видел впервые, но узнал их с первого взгляда. Вернее, догадался.
— А почему ты решил, что я хочу её опубликовать? — спросил я с деланым спокойствием, хотя сердце зачастило. Племянник-то он племянник, но всё же император.
— Для начала мог бы спросить, о какой пакости речь! — сказал Николай со злой усмешкой. — Но зачем, если ты её и так знаешь? Не изображай невинность, бесполезно.
Я пожал плечами. Игра была проиграна, оставалось хотя бы сохранить лицо.
— Ничего я не изображаю, — сказал медленно. — Хочешь начистоту — изволь. Но вряд ли тебе это понравится.
— Я жду, — рыкнул Николай. (Вот новость! Император научился рычать? Довёл я его до белого каления, не иначе…)
— Эти записки изменника Палена доказывают участие Англии в свержении и убийстве нашего с тобой предка, Ники. Если бы не британский посол Уитворт, император Павел продолжал бы жить и царствовать.
Николай пренебрежительно отмахнулся.
— Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…
— Всего-то? А что же ты так обеспокоился возможной публикацией? — Я пристально посмотрел на племянника. Тот ответил яростным взглядом. — Да. Я хотел их обнародовать.
— Зачем тебе это надо?
— Я ненавижу Англию, — отчеканил я чуть ли не по слогам.
— Бедная Англия, — бросил Николай насмешливо.
— Не перебивай!.. Это сгусток подлости, а не государство. Любое сближение с ней для России обернётся крахом — подведёт, обманет и предаст. Так было всегда. Я хочу, чтобы об этом знали все. — Привстав, я взял со стола рукопись. — Вот здесь, в этих записках, вся мерзость Англии как на ладони. И ты ещё спрашиваешь, зачем я хотел их опубликовать? Держись от Альбиона подальше, Ники, и никогда не прогадаешь.
Николай буквально вырвал документ у меня из рук. Ощущение, что на нём вздыбилась даже голубая орденская лента поверх мундира.
— Не смей трогать, — сказал грубо. — Недели три назад, после охоты, мы с тобой на эту тему уже говорили. Забыл, что ли?
— Нет, не забыл.
— Тогда я запретил тебе лезть в политику…
— Помню, помню. Но ты не можешь запретить мне быть Романовым, адмиралом российского флота и патриотом.
— А я, по-твоему, не Романов, не патриот? — взревел Николай. — Это я-то, хозяин земли русской?
Я мог бы сказать, что ведёт он себя не по-хозяйски, а статус императора не гарантирует от политической слепоты и слабости, но не сказал. Разговор и без того принял опасный оборот. Того и гляди, начнём друг друга хватать за грудки, как в детстве… Вместо этого я спросил мягко:
— А ты не боишься, Ники? Англия будущую войну уже куёт и мечтает поставить нас под ружьё — на своей стороне и в своих интересах, естественно. Можешь не сомневаться, что мы в них увязнем с головой. Такое в нашей истории уже было и не раз. Напомнить тебе когда, где и при каких обстоятельствах?
Николай помолчал. Закурил, часто и глубоко затягиваясь. Произнёс высокомерно:
— Вопросы войны и мира я с тобой обсуждать не намерен. А вот что я хочу всерьёз обсудить, так это твою измену.
— Мою измену? Ты бредишь?
— Ничуть. Неповиновение воле монарха и есть форма измены. — Достал из ящика стола лист бумаги. — Вот! Вот весь ваш антибританский клуб! Зачитать? Великий князь (ткнул в меня пальцем)… камергер… аристократы… военные… даже министр собственного правительства! Чёрт бы вас всех побрал! Это что ещё за придворная оппозиция? Мало мне революционеров с террористами? Моё терпение лопнуло.
— И что ты намерен предпринять? — спросил я холодно.
Николай пригладил волосы слегка дрожащими руками.
— Я вас разгоню, — пообещал с угрозой охрипшим от гнева голосом. — Ссылку, разжалование, лишение чинов и наград ещё никто не отменял. Вы у меня хлебнёте…
Я усмехнулся.
— Ну, по крайней мере, звания великого князя ты меня не лишишь, а всё остальное переживу.
— И на тебя управа найдётся, дядюшка, — заверил племянник, внезапно успокаиваясь. — С тобой, конечно, сложнее, какой ни есть, а член фамилии. Живи, где живёшь, и служи, где служишь. От скандала я воздержусь. Но предупреждаю, что с этого дня каждый твой шаг будет под контролем. И любую твою глупость я пресеку на корню. Что такое негласный политический надзор, знаешь?
Про негласный надзор, я разумеется, знал. Знал и то, что к членам царской семьи он никогда не применялся. Я, значит, буду первым. Ай да Николай, ай да реформатор…
