не оружием, а вот таким простым счастьем. Но, конечно, это иллюзия. Нас ждали артефакты, Прайд, инопланетная возня и очень жаркие пески.
— Всё поменялось, — сказала она, перекладывая голову мне на грудь. — До всей этой кутерьмы я жила, как будто кто-то другой управлял моей жизнью. Миллионы подписчиков, рекламы, фальшивые путешествия… Даже вода для единорогов. Я лежу, а мне за это платят.
— Ты сейчас хвастаешься? — прищурился я.
— Да ну, конечно, нет. Просто я пока не готова всё бросить. Начать жить жизнью обычной девушки — ходить в «Магнолию», гладить бельё и не думать, что папарацци прячется в стиралке. Я... не хочу перемен. Ещё не сейчас.
— А я что, зову тебя всё бросить и уехать в Смоленск строить бизнес по установке пластиковых окон? — фыркнул я. — Я сам кайфую. Я только с тобой и начал дышать полной грудью. До этого как будто жил, зажав нос.
— Ну да, как говорит Григорий, ты ещё и зарабатываешь на наших операциях. Еврей Мотя Смирницкий собственной персоной.
— Предательница! — с этими словами я кинулся щекотать Пайку, та визжала и извивалась, и всё это напоминало рекламу идеальных отношений, снятую без бюджета, но с душой. Я прижал её к себе, вдохнул запах её волос и вдруг посерьёзнел. Позже, когда мы сидели у окна и смотрели, как закат превращает Москву в карамель, я тихо сказал:
— А если серьёзно... я боюсь тебя потерять.
— Серьёзно? Смирнов, не начинай. Ты теперь мой. Пока не выжму из тебя всё — не отпущу. А потом выкину. И снова заберу. Ты как тот коктейль в Польше: гадкий, но потянет.
— Ну тогда выжми из меня его остатки, — буркнул я, и в меня полетела подушка.
Закат казался медом, растёкшимся по крышам. Было так тихо и тепло, что я почти поверил, что дальше будет легко. Но это, конечно, иллюзия.
— А если честно... — снова заговорил я. — Я боюсь, что будет потом. После всех этих брелоков. После миссии.
— Думаешь про Рассу и их войну с Прайдом? — уточнила Пайка, беря меня за руку.
— Да. Нас просят помочь… Но что мы можем? Мы — планета, где на днях два депутата подрались из-за бутерброда. Как мы можем помочь цивилизации, которая завтраком поглощает целые звёздные системы?
— Ты слишком заморачиваешься. Давай будем действовать по ситуации и ориентироваться на мнение кота. Он всё-таки у нас стратег. И, кстати, что-то о них с Бобом давно ничего не слышно. Может, они без нас уже в Пакистан слетали и вернулись обратно?
— Вряд ли. Скорее всего, жрут, спят и смотрят очередной сезон «Ментовских войн». Григорий без ума от Романа Шилова. Серьёзно. Устюгов теперь у нас — кумир на хвосте.
— Кто это вообще?! — фыркнула Пайка, заливаясь смехом.
— Я смотрю, ты у нас не фанат отечественного драматургического сериала. Очень зря.
В этот момент домофон запищал, и на экране планшета появилось лицо Боба — слегка замятое, но довольное. За его плечом угадывался меховой силуэт Григория, сосредоточенно держащего кружку с надписью “Устюгов — наш президент”.
— Ну вот, только вспомнили про Шилова — и пожалуйста. Григорий, как истинный фанат, не мог пропустить камео.
Я засмеялся, и Москва-Сити, казалось, хмыкнула в ответ.
Дверь открылась с театральной неспешностью, будто знала: сейчас будет сцена. Вошёл Боб — в своих любимых кроссовках с прилипшей жвачкой и лицом человека, который знает, что его никто не ждал, но он всё равно зашёл. За ним уверенной походкой римского сенатора, слегка потрёпанного жизнью и суши-сетами, вошёл кот Григорий. Он остановился в дверях, оглядел помещение как налоговый инспектор — тщательно, вдумчиво, с предвкушением гадости.
— О, у вас тут романтика, — сказал Боб, улавливая атмосферу. — Это ничего, мы быстро. Мы чисто по делу.
— Ага, по делу, — буркнул я, прикрываясь подушкой от возможных выпадов хвостатого. — Сериал закончился?
— Да, — гордо сообщил Григорий, запрыгивая на подоконник и удобно устраиваясь на обогревателе.
— Финал был слабый. Я бы лучше снял. Но Шилов — величайший. Его бы к нам в команду, он бы Прайду сам всё объяснил, без лишнего шума.
— Слышь, Шилов, — сказала Пайка, обращаясь к коту, — ты где был два дня?
— Мы искали просветление, — важно произнёс Боб, сев в кресло и закинув ногу на ногу. — В кофейнях, шаурмячных и в двух магазинах с подозрительной азиатской лапшой.
— Он жрал, а я наблюдал, — уточнил Григорий. — Один раз даже записал на видео, как Боб за одну минуту съел семь хинкали и обжёг себе нёбо.
— Мы сливались с народом, — продолжил Боб, не смутившись. — Понимаете, оперативная маскировка, скрытая разведка, сбор данных через желудок. Я, между прочим, трижды почти почувствовал отклик артефакта. Один раз даже в метро. Правда, это оказалась просто женщина с очень мощным парфюмом.
— Так вы сведения о пакистанском артефакте искали или пробу брали по всей Москве? — спросил я, поднимая бровь.
— И, да и нет, — отмахнулся Боб. — А ещё у нас есть новости.
Все напряглись. Даже Григорий приоткрыл один глаз, хотя изначально планировал только дремать, излучая авторитет.
— Я получил сообщение, — сказал Боб и достал из кармана планшет. — Неизвестный отправитель. Координаты. Пакистан. Вчера.
— Что за координаты? — нахмурилась Пайка.
— Район Вазиристан, — ответил Григорий, прежде чем Боб успел пикнуть. — Это племенные территории, горы, дроны, козы. Очень весело. Если хотите экзотики и пуль в потолок — это туда.
— Там что, брелок? — спросил я, чувствуя, как в груди поднимается тот самый старый добрый комок тревоги, перемешанный с адреналином и легким недоумением.
— Очень может быть, — кивнул Боб. — Но сигнал есть. Похож на ту же частоту, что и первый артефакт. Мы с Григорием провели первичную дешифровку.
— Он проводил, — уточнил кот. — Я в это время ел суши и спорил с доставщиком, почему васаби у них больше похож на зелёную грусть.
— А когда вы планировали нас об этом известить? — спросила Пайка, слегка сдвинув брови.
— Ну, я хотел сначала выспаться. И доесть торт, который я спрятал за банками с фасолью. Но, видимо, теперь уже всё — выспаться не дадут, фасоль не спрячет, и кота никто не уважает.
