же воздвигало между нами высокую стену непримиримых разноречий.
Я не нарушу правды, если скажу, что для меня стена эта была прозрачна и проницаема – я видел за нею человека крупного, своеобразного, очень близкого мне в течение десяти лет, единственного друга в среде литераторов.
Разногласия умозрений не должны бы влиять на симпатии, я никогда не давал теориям и мнениям решающей роли в моих отношениях к людям. Л.Н.Андреев чувствовал иначе. Но я не поставлю это в вину ему, ибо он был таков, каким хотел и умел быть – человеком редкой оригинальности, редкого таланта и достаточно мужественным в своих поисках истины.
Эпилог
Герцог Лоренцо
После смерти Шуры жизнь Андреева словно разломилась надвое. Многие знавшие его люди отмечали, что это был какой-то другой Андреев. Впрочем, опасения, что он не выдержит этой потери и сопьется, или сойдет с ума, или покончит с собой, слава богу, не оправдались. Орловский характер, закаленный годами бед и лишений, но не сломленный ими, победил.
В творческом плане он стал даже плодовитее. Пишет крупные произведения: повесть “Мои записки”, романы “Сашка Жегулев”, “Дневник Сатаны”. После драмы “Жизнь человека”, поставленной сначала Всеволодом Мейерхольдом в театре В.Ф.Комиссаржевской, а затем в Московском художественном театре Константином Станиславским и имевшей грандиозный успех, одна за другой появляются его новые пьесы: “Царь Голод”, “Черные маски”, “Анатэма”, “Дни нашей жизни”, “Екатерина Ивановна”, “Самсон в оковах” и другие. Вместе с Чеховым и Горьким он становится самым востребованным драматургом своего времени и, по сути, создателем своего, андреевского театра.
Никогда прежде он не был так активен в публичном пространстве. Попытка редактировать сборники товарищества “Знание”, составление альманахов издательства “Шиповник” и руководство литературным отделом газеты “Русская воля” – только наиболее заметные вехи его общественной работы.
Именно во второй половине своей жизни он заявляет себя как незаурядный политический публицист. Во время русско-германской войны, в период Февральской и Октябрьской революций и Гражданской войны он пишет целый ряд статей и воззваний, в которых нет и следа от прежнего Андреева, принципиально не способного утвердиться на какой-то определенной общественно-политической позиции и даже страдавшего от этой своей неопределенности.
Названия его статей не говорят, а кричат: “Путь красных знамен”, “Убийцы и судьи”, “Перед задачами времени”, “Призыв”, “Гибель”, “К тебе, солдат!”. После Октябрьской революции, оказавшись в финской эмиграции, он в 1919 году пишет статью “SOS” (Спасите наши души), призывая государства Антанты, бывших союзников России по антигерманской коалиции, вмешаться в русские дела, не уклоняться от своих союзнических обязательств. Помочь России выйти из кровавого хаоса он призывает весь цивилизованный мир:
Ибо настало время, когда не за кусок земли, не за господство и деньги, а за человека, за его победу над зверем должны бороться люди всей земли. Поймите, что это не революция то, что происходит в России, уже началось в Германии и оттуда идет дальше – это Хаос и Тьма, вызванные войною из своих черных подполий и тою же войною вооруженные для разрушения мира!
Можно не принимать политические взгляды Андреева на русско-германскую войну и революцию. Кстати, его статья не была услышана ни русской эмиграцией, ни мировыми правительствами, и вовсе не она мотивировала прямую интервенцию Антанты, а совсем другие интересы. Но в своем глубинном человеческом пафосе он был прав. Мир раскололся, ощетинился. Наступила эпоха “крушения гуманизма”, о котором говорил его современник Александр Блок[56].
Андреев призывал даже не к спасению России, во что он уже не очень верил, а к спасению человеческих душ…
Личная жизнь Андреева после смерти Шуры – отдельная и малоисследованная тема. Был ли он счастлив со своей второй женой Анной Ильиничной, урожденной Денисевич? Он женился вскоре после смерти первой жены в 1908 году и, по-видимому, скоропалительно, не столько по любви, сколько из страха одиночества.
В семье Добровых-Велигорских Анну Ильиничну не любили. Семьи между собой почти не общались. Сын Андреева от первой жены Даниил рос без влияния отца и относился к нему довольно сложно. Как рассказывала автору этой книги его вдова Алла Андреева, он осуждал “Рассказ о семи повешенных”, считая его апологией терроризма. Но “визионерство”, склонность к мистическим видениям и пророческим предсказаниям были явно унаследованы от отца.
Пожалуй, главным личным делом Андреева, кроме обретения второй семьи, было воплощение давней мечты о строительстве собственного дома. Писателям того времени было не свойственно покупать, а тем более строить свои дома. Нормой считалось жить на съемных квартирах и дачах. Это было комфортно, если гонорары позволяли, и не привязывало к одному месту. Единственным исключением был Чехов, купивший имение Мелихово под Москвой и построивший Белую дачу в Ялте. Другим исключением стал Андреев. Он возвел в финском местечке Ваммельсуу огромный деревянный дом в “скандинавском” стиле.
Об этом доме, который до наших дней не сохранился, но о котором можно судить по фотографиям и описаниям очевидцев, со свойственной ему иронией писал молодой Корней Чуковский:
Камин у него в кабинете был величиной с ворота, а самый кабинет точно площадь. Его дом в деревне Ваммельсуу высился над всеми домами: каждое бревно стопудовое, фундамент – циклопические гранитные глыбы.
Помню, незадолго до войны он показал мне чертеж какого-то грандиозного здания.
– Что это за дом? – спросил я.
– Это не дом, это стол, – отвечал Леонид Андреев.
Оказалось, что он заказал архитектору Олю проект многоэтажного стола: обыкновенный письменный стол был ему тесен и мал.
Такое тяготение к огромному, великолепному, пышному сказывалось у него на каждом шагу. Гиперболическому стилю его книг соответствовал гиперболический стиль его жизни. Недаром Репин называл его “герцог Лоренцо”. Жить бы ему в раззолоченном замке, гулять по роскошным коврам в сопровождении блистательной свиты. Это было ему к лицу, он словно рожден был для этого. Дом был построен по проекту архитектора Андрея Оля[57], мужа сестры Андреева Риммы, но писатель сам вмешивался в каждую деталь этого проекта, диктуя
свое видение грандиозного замка рядом с бедной финской деревушкой.
Едва ли не впервые обоснование идеи строительства своего дома Андреев изложил в письме Горькому от 13 августа 1907 года, когда их отношения были близки к разрыву. До живущего на Капри Горького дошли слухи, что Андреев в Финляндии строит дом. Он откликнулся на это с характерным презрением к “недвижимости” писателей тех лет: “Жаль, что ты затеял эту постройку – через год она будет тебе невыносимо противна. Через два – ты ее
