глаза к клетчатому рисунку клеёнки, упёрся в одну точку.
Кирилл подавил вздох.
— И я признался тебе в любви, — добавил он.
Послышались торопливые шаги по утоптанной земле, потом на поляну из-за угла дома выбежал Андрей — тощий пацан в шортах и безразмерной серой футболке. Загипсованная рука болталась в слинге из женского цветастого платка.
— А, вот вы где! — радостно завопил он и, добежав, приземлился на лавочку рядом. Егор хмуро посмотрел на него.
— Иди домой, Андрей, дай нам поговорить.
Мальчишка сразу почувствовал себя неловко, от радостного нетерпения не осталось и следа. Он встал, инстинктивно взмахнул сломанной рукой, вспомнил, что надо быть с ней аккуратнее.
— Вообще-то я пришёл сказать, что мамка проснулась. Ты сам просил сказать, когда она проснётся. Повернуть чтобы.
Кирилл прищурился: повернуть? Зачем? А, от пролежней, наверно.
— Да, я помню, — ответил Егор. — Сейчас приду. Только договорим. Иди, не мешай.
Андрей с подозрением посмотрел на Кирилла и убежал в обратном направлении. Кирилл помахал ему рукой, после обратился к его брату:
— А он знает, что ты гей?
— Знает.
— А сам он не того?
Егор пристально посмотрел на него, и Кирилл решил, что тот снова промолчит, но в этот раз ошибся. Рахманов ответил, пусть не сразу.
— Ему двенадцать.
— И что? Что это значит?
— Рано ещё определяться.
— Да? А ты во сколько определился?
— А ты? — спросил Егор и вроде даже усмехнулся. Может, усмешка Кириллу и показалась, но вот вызов в этом коротком вопросе был явным. Калякин открыл рот, чтобы ответить, и вдруг понял, что снова поставлен в тупик, как с заданным ранее вопросом пидор он или не пидор. Однако сейчас было проще — всего лишь посчитать. И оказалось — так мало! А он-то думал, что осознал голубые грёзы миллион лет до нашей эры.
— Несколько дней назад, — сдавленно признал он. — В двадцать.
Честность ответа, без сомнения, понравилась Егору, его тёмно-карие глаза залучились одобрением. Он кивнул, мол, теперь ты понимаешь, о чём я.
— А ты когда? — быстро и безо всякой надежды повторил Кирилл.
— В семнадцать. Сейчас мне двадцать один.
Калякин впитал и эту информацию, втайне радуясь, что осторожный селянин разговаривает с ним нормально, хоть и в своей молчаливой манере. Это давало шанс.
Он опять придвинул руку, но уже не накрывал ладонь Егора, а просто коснулся его пальцев.
— Егор, давай встречаться?
Тот отрицательно покачал головой. Но рук не отодвинул.
— Но почему? Ты вразумительно объяснить можешь?
— А что у нас общего? — спросил Рахманов и теперь убрал руки. Наклонился назад, сорвал травинку и сосредоточился на ней, будто на центре вселенной.
— Много чего! — Кирилл аж подпрыгнул, скамейка под ним дрогнула. — Мы молоды, красивы, мы можем проводить вместе время, заниматься сексом!
— И всё?
Кирилл растерялся. Какие ещё нужны аргументы? Ну не оратор он! Всем бабам и этих причин за глаза хватит!
— Кирилл, мы разные люди. Я деревенский пидор, каких мочить надо, сижу в грязи, по уши в навозе, от меня воняет, — для демонстрации Егор чуть выставил из-под стола ногу в резиновом сапоге с налипшими на подошву, не до конца очищенными частичками коричневой субстанции с вкраплениями соломы и зерна. Кирилл, не отрываясь, смотрел на грязный сапог и с горечью вспоминал в только что услышанном свои собственные слова. Он вдруг осознал, что пытался говорить с Егором как с клубной мокрощелкой — не из злого умысла, а просто по грёбаной привычке. Конечно, это было пиздец какой лажей!
Калякин тоже опустил голову, уткнулся взглядом в этот дурацкий рисунок на клеёнке — переплетённые зелёные, синие, красные, жёлтые полосы, синие точки внутри образованных ими квадратов. Взгляд сам заскользил по всем этим линиям и пересечениям, как в детстве по узору висевшего над кроватью ковра. Говорить надо было начистоту, искренне, убедительно.
Украдкой вздохнув, царапая узор ногтем, Кирилл начал:
— Можешь мне не верить, но я не вру. Хочешь, расскажу всё, как было? Да, я приехал сюда с Пашкой за коноплёй! Собирались лавандосами разжиться перед четвёртым курсом! По херу на людей было, каким Пашка бы толкнул траву. Травка — это неплохо, после неё расслабуха, — Кирилл натянуто рассмеялся. — Да, я курил травку. И бухал, и всякую хуйню по пьяни творил, и баб трахал. Всегда — баб. Пидоров ненавидел. Не знаю, почему… ну, может, потому что их все ненавидят. Надо же кого-то ненавидеть — пидоров, хачей, негров, пиндосов! Хотя насрать мне было на всех них, ну, а тут просто ты попался, скучно было, Пашка мозг постоянно ебал, коноплю эту ёбаную косить приходилось! Не было у меня другого развлечения, Егор, кроме как тебя чмырить! Да, я клинический кретин, я знаю!
Он посмотрел на Егора, надеясь прочитать понимание и прощение на его лице. Но Егор опять ушёл глубоко в себя. Слушал, конечно, делал для себя какие-то выводы, но никак не проявлял их. Вид у него опять был затравленный, однако Кирилл хорошо уяснил, что это лишь одна ипостась, вторая была сильной, бесстрашной.
— Прости меня, Егор. Я не знал тебя. Я не знал даже, что я эгоист, мне просто по херу было на других людей, лишь бы поржать. Я вообще дебил по жизни. Я не знал, что влюблюсь. Но я увидел тебя и… пропал. — Подперев лоб ладонью, Кирилл замолчал от тяжести признаний, многих слов прежде никогда не имелось в его лексиконе. Все эти сопли он считал чушью и писал на своей странице в соцсети: «Если у меня в статусе появятся слезливые цитатки про любовь, значит, меня взломали», ржал с этого. Но время показало, что взломали не страницу, а сердце, и сделала это не ладная тёлочка, а парень с навозом на подошвах сапог. У судьбы свои шутки.
Волосы Егора трепал поднявшийся ветер, один из посыпавшихся с яблонь листиков упал ему на голову и застрял в длинных вихрах. Солнце заслонила туча — настоящая, синяя. За забором сцепились кошки, огласили своим ором всю округу.
Взгляд Егора внезапно стал осмысленным. Кирилл затаил дыхание, приготовившись услышать вердикт.
— Кирилл… возвращайся домой. Не к бабе Нюре в дом, а к себе, в город. Съезди на Кипр, отдохни, развейся. Я уверен, что через месяц ты меня не вспомнишь. Увлечение мной, вчерашний секс в пассиве, сам подумай, это ведь блажь. Тебе стало скучно, и ты решил развлечься. Не надо. Натуралы не влюбляются в геев, тем более не бегают за ними. Ты развлечёшься и уедешь, а я навсегда прикован к деревне. Андрей школу закончит и уедет, а я останусь здесь. В моей жизни не должно случаться неожиданностей. Развлекись
