где-то под кожей, как будто эта песня цеплялась в глубине за сами нервы. Азар, не переставая петь, начал двигаться: пританцовывая, описывал круги вокруг алтаря. Его тень на стенах распухала, вытягивалась, пульсировала в такт его шагам.
Дым постепенно заполнял помещение. Он был горький, насыщенный запахами трав, смолы и чего-то приторного. Я попытался закрыть нос рукавом своей куртки, но аромат легко проникал сквозь всё. От него щипало глаза и подташнивало. Кажется, в голове начало мутнеть. На мгновение мне привиделось, что я вижу два зала сразу: этот, реальный, и другой — зыбкий, с горящими стенами и алтарём, над которым парит не Катя, а... я сам?
С усилием отогнав наваждение, я вновь сфокусировался на происходящем. Катя — а скорее, её тело — действительно немного приподнялось над алтарём. От неё исходил мягкий, белый с лёгкой оранжевой каймой свет. Примерно такое можно наблюдать в яркий солнечный день на чистом снегу. Волосы моей бывшей девушки развевались в воздухе, кожа светилась изнутри. Руки были раскинуты в стороны, а голова откинута назад. Её лицо было спокойным, почти безмятежным, как у спящей. Но этот покой был пугающим. Мёртвым.
— Великолепно, — прошипел Азар, делая последний круг. — Ты только посмотри, как она прекрасна после своей жизни. Смерть ведь красит, Стас. И это — лишь начало. Но скоро и сам всё узнаешь. Ифрит продолжал движение, начав бросать горсти порошка в чаши по периметру. Они вспыхивали зелёным пламенем. Я стоял, прижав ладонь к ране, из которой всё ещё сочилась кровь. Взгляд метался по залу. Серый, неактивный знак за это время поднялся и висел в воздухе передо мной. Он выглядел неподвижным и глухим. Он не жил, не пульсировал, не отвечал.
— Почему? — прошептал я вслух. — Да почему же ты не работаешь?
Ответа у меня не было. Подсказок вокруг - тоже. Азар тем временем продолжал свой ритуал, будто я теперь был для него просто элементом декора.
И тогда я закрыл глаза. Начал лихорадочно перебирать в памяти всё, что слышал от деда. Разговоры за столом. Ненавязчивые истории из детства. Странные афоризмы, сказанные будто бы вскользь.
«Сила не в крови, а в том, кто её направляет» — всплыло первое. Я отмёл это. Не то. «Огонь берёт не плоть, он берёт волю. У кого воли нет — тот уже сгорел». Мысленно чуть задержался на этой фразе. Воля. Что-то в этом есть... Но этого мало. Вспомнил, как в детстве дед говорил кому-то: «Ритуал — не в знаке. Знак — лишь ключ. Но если нет замка — хоть сотню ключей сломай, двери не откроешь». Тогда, в детстве, я подумал, что речь идёт о чём-то типа сарая на даче. Но здесь и сейчас эти слова зазвучали совершенно иначе.
«Пламя боится чистой воли». Вот! Фраза, которая была в последней записке деда. И конечно же, я не обратил на неё внимание, решив, что это какая-то очередная метафора. Чистой воли…
— Дело не в крови, — пробормотал я. — А во мне. В том, чего я хочу. В том, кем я выберу быть.
Вдохнул глубже, стараясь не обращать внимания на шумные звуки ритуала, на пылающее, как факел, тело Кати, на фигуру Азара, левитирующего у алтаря.
— Если нужна воля… — прошептал я. — То ты её получишь. Но как?
Я снова посмотрел на знак и шагнул к нему, чувствуя, как внутри что-то собралось в единый сгусток. Не ярость. Не страх. А решимость. Никак однократно гавкнул, будто подтверждая правильность выбора.
— Ты ведь знал, да? — прошептал я. — Хитрый пёс, ты всё знал с самого начала.
Опустив голову, я взглянул на Никака. Он стоял рядом, но теперь его глаза сияли. Не обычным светом — а чем-то, что вызывало в памяти слово, услышанное когда-то в детстве от деда — «Танг Синг».
Мы тогда сидели у костра и я спросил:
— Деда, а Танг Синг — это что?
Он усмехнулся, не открывая глаз:
— Не что, а кто. Это древнее. Очень древнее создание. Он один. Его не зовут, он приходит, когда всё остальное уже поздно.
— Это демон?
— Нет. Ни свет, ни тьма. Он — как пепел после пожара. Кажется мёртвым, но стоит дунуть — и оживает.
Я тогда не понял. Но слова запомнил. Слишком странными они были для обычной сказки. И вот теперь, глядя на Никака, я не понимал до конца, кто или что это. Но ощущение было — будто смотрю в глаза древнему духу, который шагал по мирам тогда, когда человечество ещё не умело складывать слова. Никак… или то, что было в нём… знал, что делать. Осознание этого пугало сильнее, чем Азар.
И тут до меня дошло, что в активацию последнего знака нужно как-то вложить свою волю. Не силу, не амулет, не кровь. А именно намерение.
Я шагнул к знаку, раскинул руки.
— Я не знаю, слышишь ты меня или нет, — сказал я, обращаясь в пустоту, — но я не подчинюсь. Ни тебе, Азар, ни кому бы то ни было. Моя воля — только моя. И пусть она слабая, пусть шаткая — но она есть.
Азар раскатисто рассмеялся, глядя на меня.
— Вот оно как! Ваша вечная песня «я сам, я сильный, я человек». Забавно. Посмотрим, как ты запоёшь, когда я закончу.
Он снова поднял руки — и Катино тело изогнулось дугой. Вокруг алтаря появились огненные нити, притягивающие её к центру. Я закричал — от отчаяния, от ярости, от бессилия.
— Нет!
И тогда Катя вспыхнула. Не метафорически. Она буквально загорелась, как промасленная ткань, брошенная в костёр. Её тело над каменной плитой, озарилось изнутри — как будто внутри у неё был настоящий костёр. Свет лился сквозь кожу, словно сквозь пергамент. Затем — рывок шеи назад, глаза распахнулись, и она закричала.
Этот крик не был человеческим. Он выл, вибрировал, ломал воздух, как ультразвук, будто из её горла рвался наружу сам ад. Я отшатнулся, сдавленно вскрикнул и оступился, чуть не упав.
— Потерпи ещё немного, мой смертный дружок! — засмеялся Азар, не отрываясь от своего колдовского танца. Его голос был шипящим и обжигающим как раскалённое железо, упавшее в воду.
Катины пальцы судорожно выгнулись, словно
