его позорные всхлипы. А музыканта триумфально потащили за стол, там уже звенели, расставляясь, стаканы. Вся Жекина компания, растянувшись по коридору, устремилась туда.
Все друзья устремились в комнату, и Жека посмотрел им в спины, а сам задержался.
Вестибюль опустел. В широкое его окно заглядывали далёкие огни вечернего, почти уже ночного города. Ветер утих, снежинки с неба падали редкие, кружились медленно, появлялись на секунду и исчезали навсегда. Тогда Жека и почувствовал, как его кто-то тихо стукнул по плечу. Оборачиваясь, он уже всё понимал. По ногам потянуло другим холодом, влажным и речным. Нездешним. Тогда Жека посмотрел ещё раз в окно, на город в его тяжёлые времена. Потом посмотрел на стены и коридоры, прощаясь с ними.
Пора было возвращаться в несуществующие места. И бетонный жутковатый пионер звал туда Жеку из темноты.
***
Башня встретила сумраком и тихим шуршанием с кресел. Жека подумал, что у них здесь успела сложиться некоторая традиция: те, кто возвратился из прошлого, кто пришёл уже в себя — в прямом смысле этих слов, — не поднимались, не уходили и не разговаривали даже шёпотом, сидели тихо и почти неподвижно, ждали остальных. Было в этом что-то уважительное, почти суеверное. Даже беспардонный человек Акула не нарушал этот зародившийся сам по себе порядок.
Свет в комнате не горел, они ведь отправлялись на свои миссии, когда за окном было светло. Теперь там стояла темнота, и фонарь под дверным козырьком освещал уличное пространство рассеянным жёлтым светом. Свет этот проникал немного и в комнату, тусклые отсветы лежали на потолке и стенах, на столе и немного на лицах, от этого всё в комнате казалось загадочным и таинственным.
А на улице, в тишине и безветрии, густо и спокойно падал снег. Погода была один в один как в тот вроде бы недавний, но одновременно такой уже далёкий вечер, когда Жека впервые оказался в этих непростых стенах.
Наконец стало понятно, что все темпоральные путешественники уже здесь, в своих головах и туловищах. Тогда одно из кресел скрипнуло, отъехало по полу, и коренастая фигура Фёдора прошла к выключателю.
Вместе со щелчком всем по глазам ударил свет потолочных ламп.
— Смотрите, — тихо проговорил, прикрываясь ладонями от света, задумчивый Фёдор, он словно прочитал недавние Жекины мысли, — снежище валит, прям как тогда, в первые дни…
Николаич шевельнул бровями, вздохнул. О чём он вздыхает, было непонятно. Так же непонятно было, что там в голове у сонного и взъерошенного человека-Кости, но здесь дай бог чтобы ему хотя самому было понятно, что там у него в голове.
— Ага, — сказал Акула.
Коммерческий человек был тоже задумчив, но не так, как Фёдор, а очень как-то по-другому. Видать, вспоминать те первые дни, когда он торчал здесь сам-один, было ему совсем не приятно. Намного неприятней, чем остальным.
Но, как бы то ни было, снег за окном падал красиво.
— Я тут подумал, — сказал Фёдор, подойдя к столу и плюхаясь обратно в кресло. — Мы тут страдаем, плачемся: похитили, мол, держат, заставляют, проводят чуть ли над нами не эксперименты… А ведь за то, что мы тут делаем, чем занимаемся… Да за такое… За такое очень-очень много кто любые деньги выложили бы, не? А мы тут забесплатно… Путешествуем…
Черты лица его заострились, лысина заблестела настойчивыми какими-то бликами.
— Скажи, ты вот, Стас-бизнесмен, — повернулся он к Акуле, — отвалил бы от своих богатств за такое вот, если б показали и предложили?
Говорил он недобро, с ощутимой и Жеке понятной, хоть им и не одобряемой пролетарской классовой неприязнью. Понял это отношение и Акула, как уж тут не понять.
— А я, секьюрити-Федя, — зубасто и так же сердито усмехнулся он охранному человеку в лицо, — и так за этот наш олл-инклюзив немалыми деньгами расплачиваюсь. Каждый день здесь — это моё отсутствие там, а значит, упущенная прибыль, убыток. Понял? Хотя, где тебе…
Бизнесовый человек откинулся в кресле, поправил рукава пиджака.
— Я же не вы, что посидел на заднице с девяти до пяти, или там баранку покрутил, два раза в месяц своё в кассе получил — и гуляй, Вася. У меня — волка ноги кормят, поняли?
Компьютерный и программирующий человек Костя пошевелился в кресле, имея, видимо, сказать, что он фрилансер и тоже работает как бы на себя, так что не надо тут. Но влезать в этот спор он не стал и ничего говорить тоже не стал. И правильно, наверное, сделал.
— А вот это вот, — продолжал рассказывать человек-акула, — гипнотические эти сны, расчёсывание детских болячек, оно мне всё на хер не впало! У меня в настоящем мире дел хватает. Поняли, вы?
Акула так разошёлся, что попёр зачем-то сразу на всех.
Неизвестно, понял ли его Фёдор и чем бы это закончилось, тот уже давно хмурил брови и гонял по скулам желваки. Хотя, чем оно могло здесь в Башне закончиться — только воздушным треском электрических разрядов.
Но в этот раз разрядам включаться и трещать не пришлось, потому что внезапно кое-что случилось.
Да, случилось неожиданное, причём такое неожиданное, что, воссияй вдруг за окном ярчайшая вспышка, а потом начни где-то там, в районе холмов, расти и клубиться огненный ядерный гриб, эффект едва ли получился бы более ошеломительным.
А было вот что: в дверь постучали.
Внезапный этот стук прозвучал подобно пулемётной очереди. Обитатели Башни замерли с вытянутыми, застывшими лицами. Всё, что было у кого в руках, из рук повалилось на пол, запрыгало там и тоже замерло вместе со всеми.
— Чего-о-о?! — произнёс кто-то.
И произнесено это «чего-о-о» было таким голосом, что Жека не смог понять, кто же из этих четверых это «чего-о-о» произнёс.
Где-то через секунду на застывших физиономиях ожили глаза, а у туловищ обрели способность двигаться шеи. Люди смогли переглянуться друг с другом, но быстро поняли, что увиденное моральной поддержки им совсем не приносит.
Удары загремели снова. Абсолютно такой же, что и недолгое время назад, пятикратный «бум-бум-бум-бум-бум» повторился, но теперь удары эти произвели на всех совершенно новый эффект. Все как будто отмерли — и проворно задвигались.
Человек-Костя вскочил, отступил на пару метров от стола и заозирался. На лице его проступило сомнение,
