Я ненавижу то, что даже сейчас, с уродливыми гребаными слезами, по всему ее лицу, она возбуждает мой член больше, чем когда-либо могла тысяча драконьих шлюх.
— Ты, ты гребаный мудак! Перенеси меня домой.
Мой рот захлопывается, и я стискиваю зубы.
— Что?
— Перенеси меня! — кричит она. — Домой! Я хочу к своему лучшему другу.
— Твоему что? — спокойно спрашиваю я, поднимая на нее бровь.
На данный момент я играю с ней, но забавно видеть, как она злится. В бешенстве. Держу пари, она трахается как бомба, когда так возбуждена.
— Я хочу видеть Бена.
Как только слова слетают с ее губ, весь гнев, который я чувствовал несколько мгновений назад, выливается наружу, как лава.
Втяни голову, Найт. Черт.
— Веди.
Я указываю на дорогу.
— Ты отпустишь меня домой?
— Пока нет. Поехали!
Она подпрыгивает, когда я рявкаю на нее, включает заднюю передачу и сбрасывает газ.
— Продолжай в том же духе, Лондон, и просто помни, ты единственный смертный в этой машине.
Она заводит машину и включает стерео, смахивая последние слезы с глаз и удерживая их на дороге. The Weeknd звучит из динамиков, и она делает громче. Я чувствую ее беспокойство, не то чтобы она знала об этом. Единственная причина, по которой эта песня звучит — чтобы помешать мне говорить. Ей не нужно беспокоиться об этом дерьме. Как будто мне, блядь, нравится все, что происходит между нами обоими. Я, блядь, терпеть не могу находиться с ней в одной машине, но у меня есть животная потребность защитить ее.
Пиздец.
Я ненавижу это.
Я, блядь, не хочу этого. Особенно с кем-то таким слабым, как она. Даже когда эти мысли приходят мне в голову, я ненавижу то, как мой монстр пробуждается к жизни внутри меня, дикий и злой. Как я смею говорить о ней таким образом.
Хвала сатане. Он все еще там, скрывается. Расхаживает взад и вперед, просто ожидая, когда его примут.
Освободят.
Но Дух не может быть освобожден, пока не будет завершено спаривание. Не то чтобы она была моей настоящей парой.
Нет, это какое-то искаженное смещение звезд или еще какая-то хрень, что-то, что сбросит кровавая луна.
Лондон едет по длинной подъездной дорожке и не тратит ни секунды на то, чтобы быстро выйти и захлопнуть за собой дверь. Она взбегает по мраморной лестнице и проходит через двойные двери, протискиваясь мимо Крида и взбегая по большой лестнице в комнату, в которую я ее поселил.
Крид закрывает за мной дверь.
— Все, что ты хочешь сказать, Крид, оставь при себе. Я, блядь, не хочу это слышать.
— Ты уверен? Я имею в виду, ты уверен, что не хочешь это услышать?
Я игнорирую его. Уставший и измученный всей произошедшей сегодня драмой, я просто хочу вонзить зубы во что-нибудь — предпочтительно в упрямую сучку дальше по коридору, и проспать девятьсот лет. Не успеваю я пройти и пяти гребаных футов, как появляется мама с черной короной, высоко сидящей у нее на голове.
Мои кулаки сжимаются, осознавая, что это значит.
Она опускает подбородок, подтверждая мою правоту.
— Нас вызвали на собрание. Приведи своих братьев. — Она не утруждает себя тем, чтобы сказать, каких именно, поскольку не уверена, какой я сын. — Встретимся в Королевской комнате. Мы прибудем вшестером.
Я коротко киваю и ухожу, но прежде чем я иду по коридору, она кричит:
— И не забудь запереть бездомную суку, прежде чем мы уйдем, или скормить ее дракону и покончить с этим.
Если бы это было так просто, я бы сделал так в первый же день.
Двадцать шесть
Лондон
Я животом плюхаюсь на матрас, мое лицо утыкается в подушку. Я громко кричу в подушку, прежде чем перекатиться на спину. Натягивая одеяло на свое тело, я сворачиваюсь в клубок и крепко закрываю глаза.
Я просто хочу вернуться домой.
Меня не волнует, почему Найт перенес меня сюда или что мое, я не знаю, подсознание или что-то в этом роде, запало на этого засранца. Он мудак, и я покончу с его дерьмом.
Сегодня он появился из ниоткуда, выглядя очень сердитым, готовым оторвать конечности от чьего-нибудь тела, а затем, вероятно, съесть их на хрен, просто за то, что они заставили меня плакать.
Он и не подозревал, что во всем виноват он сам.
Он был причиной. Он и есть причина.
И честно говоря, он вероятно, знает это. Найт либо отрицает, либо недостаточно заботится, чтобы осознать это… Не то чтобы его волновало, если бы он это осознал. Он был взбешен и готов убить, возможно, буквально, если я чему-то научилась за последние несколько дней, когда он думал, что виноват кто-то другой. Когда я сказала ему, что он был виновником, он был только раздражен.
Что ж, добро пожаловать в клуб, придурок. Я та, кого похитили и заставили пройти через какое-то жуткое дерьмо типа, только совсем не то же самое, потому что это инопланетяне, и это долбанное волшебство!
Леди из фиолетового магазина сегодня, она была Магом. Я не совсем уверена, откуда я это знаю наверняка, но я знаю. То, как она смотрела на меня, говорила со мной, было так, как будто она знала меня так, как я сама себя не знала, а потом она взяла меня за руку и, посмотрев на нее, убежала.
Но что-то подсказывает мне, что она боялась не меня, а скорее за меня.
Честно говоря, я даже не уверена, что страх — правильная эмоция, но внутри нее что-то изменилось. Она сказала, что ей было интересно, когда я приду.
Означает ли это, что она знает меня?
Что у нее было видение незнакомки, приходящей к ней?
Есть ли кто-нибудь кого она не знает в этом царстве?
Черт!
Так много вопросов и некому на них ответить. Это раздражает и несправедливо. Самое меньшее, что Найт мог бы сделать, если он настаивает на том, чтобы оставить меня здесь, — дать мне немного понимания относительно того, почему.
Я почти уверена, что Найт считает, что меньшее, что он мог бы сделать, — абсолютно ничего, потому что зачем ему вообще что-то делать, если он этого не хочет? Он не производит на меня впечатления человека, который делает то, что ему говорят, если это не то, что он уже намеревался сделать.
Расстроенная, я выбираюсь из-под одеяла, натягиваю толстовку, которая осталась на кровати, поверх крошечных шортиков и майки, которые Найт, должно быть, подобрал для меня,
