Мэдди.
* * *
Я НЕ СТАНУ ПЛАКАТЬ.
Мне нужно было самой поговорить с мисс Пенн. Мы с Митрайет встретились с ней у прудика в фешенебельном жилом квартале Ормэ. Во время разговора журналистка сидела между нами на скамейке и сматывала шерсть в клубок, на коленях у нее лежала холщовая сумка со старыми носками, которые следовало распустить. Почти на фут выше каждой из нас, мисс Пенн, должно быть, со стороны выглядела нашей няней. Она рассказывала, мы слушали и то и дело запускали руки в сумку за очередным носком. В какой-то момент посреди разговора, когда моя рука снова туда нырнула, мисс Пенн вдруг поймала ее и крепко сжала. С Митрайет она ничего подобного не проделывала. Не знаю уж, как она догадалась, что именно я особенно тяжело переживаю за Джули. Теперь мне кажется, что она и сама немножко следователь, ведь ей приходится делать примерно ту же работу: выуживать сенсационные сведения из источников, которым нет веры. Каждый справляется по-своему, но суть ведь та же. И Джули, сама эксперт, помогла мисс Пенн, поделившись информацией, о которой та не просила.
– Вам хватит присутствия духа, Киттихок? – спросила радиоведущая, по-прежнему сжимая мне руку.
Я постаралась улыбнуться, но получилась какая-то гримаса.
– Надеюсь.
– Помягче не скажешь, – предупредила Пенн. В ее четких деловых интонациях настоящей американки проскальзывали злые нотки. Мы ждали. Пенн тихо продолжила: – Ее пытали.
Целую минуту я не могла ответить. И вообще ничего не могла.
Наверное, слишком уж гнетущее ощущение возникло у меня от ее слов. Конечно, на самом деле я не удивилась, но Пенн подала новость с прямотой удара по лицу. Наконец я как дурочка пробормотала:
– Вы уверены?
– Она показала мне следы, – кивнула Пенн. – Дала понять совершенно ясно. Поправила шарфик, как только мы обменялись рукопожатиями, так что я смогла сама рассмотреть. Такой рядок уродливых треугольных ожогов на горле и ключице, они только-только начали заживать. Похоже, от паяльника. И на запястьях с внутренней стороны такие же ранки. Она очень по-умному их мне показала, безо всякой патетики, спокойно. Одергивала юбку, когда закидывала ногу на ногу, давала рукаву задраться, когда тянулась за сигаретой, меняла позу, только если капитан на нее не смотрел. Ноги тоже в жутких синяках, но все это потихоньку заживает: должно быть, раны появились две-три недели назад. Кажется, с ней стали обращаться не так жестоко. Не знаю почему, но она точно заключила с гестапо какую-то сделку, иначе бы ее уже здесь не было. По идее, к этому времени нацисты должны были либо получить от нее все, что они хотели, либо сдаться.
– Заключила сделку! – захлебнулась я.
– Что ж, кое-кому из нас это удается. – Мисс Пенн мягко направила мою руку обратно в сумку с носками. Потом признала: – Впрочем, сложно понять, что затеяла ваша подруга. Она выглядела… очень сосредоточенной. И явно не ожидала, что в разговоре всплывет ее кодовое имя, была потрясена, когда это произошло, но не попыталась намекнуть, что ее надо спасать. Думаю, она твердо намерена выполнить задание, и у нее есть причины считать, что ей удастся справиться, даже находясь в тюрьме. – Мисс Пенн покосилась на меня. – Вы знаете, в чем заключается ее миссия?
– Нет, – солгала я.
– Что ж, – вздохнула радиоведущая, – я перескажу вам ее слова, а вы, может, сообразите, что к чему.
Но у меня не получается сообразить. Я не знаю, что делать с новыми сведениями. Наверное, это как палеонтологией заниматься: пытаться реконструировать динозавра по нескольким отдельным костям, когда даже неизвестно, принадлежат ли они одному животному.
На всякий случай запишу все, что сообщила Джули: может, Поль разберется…
1) В здании, где размещается гестапо Ормэ, свой генератор. Пенн пожаловалась на перебои с электричеством, мол, трудно, когда во время работы с рацией оно вдруг пропадает, а Джули сказала: «Ну, у нас тут свое электричество». Очень в ее стиле это «у нас», как будто она чувствует себя среди нацистов как рыба в воде. Как в тот раз, когда она повела меня в кино смотреть «Полковника Блимпа» и прорыдала всю сцену, где пленные немецкие офицеры слушают Мендельсона.
2) Распределительный щит расположен под главной лестницей. Мисс Пенн не сказала, как наша Джули умудрилась дать об этом знать. Также было упомянуто, что:
3) Известный факт – пункт радиосвязи немцев находится на той же площади, что управление гестапо, но на противоположной стороне, в мэрии. По мнению Джули, дело в том, что в «Шато де Бордо» далеко не всегда есть связь. Пенн думает, виноваты стены гостиницы, слишком толстые для нормального приема сигнала, но, по-моему, дело в генераторе, от которого помех больше, чем от толстых стен. Передать эту информацию было очень легко, в УСО работу радиста называют «артритом», легче легкого. Прямо-таки вижу, как Джули разглядывает свои ногти и произносит: «К счастью, суставы у меня не ломит. И ни у кого тут артрита нет. А то нацисты порадовались бы!»
4) Пенн также выяснила много чего о рабыне-секретарше. Джули думает, что та не в ладах с совестью и мы можем этим воспользоваться. Нужно понаблюдать за ней и помочь выйти на контакт с Сопротивлением, когда немочка будет готова.
Я пытаюсь понять, как Джули умудрилась передать столько информации в присутствии капитана гестапо, и сам факт просто не укладывается в голове. Возможно, разговор шел по-английски, рабыня переводила для капитана и либо недопонимала чего-то, либо попустительствовала Джули, что отчасти подтверждает версию об угрызениях совести. Джули называет ее ангелом – l’ange, – как по мне, это до одури неловко. Неудивительно, что бедолага помалкивает. К тому же во французском языке слово мужского рода, не то что в английском, где это просто существительное. Фамилия «Энгель» с немецкого переводится именно как «ангел».
Раньше я, бывало, завидовала Джули – ее уму, легкому общению с мужчинами, роскоши, которая присутствует в ее жизни (охота на куропаток, швейцарский пансион, знание трех языков, а вдобавок ее, одетую в голубое бальное платье, представили ко двору), даже ее ордену Британской империи после того, как она расколола тех шпионов, это ведь как посвящение в рыцари, и особенно тому, что она целый семестр проучилась в Оксфорде, – и теперь ненавижу себя за эту зависть. Как мне вообще пришло в голову, что оно того стоит?
Теперь я могу думать только о том, где она и как сильно я люблю ее. И снова принимаюсь плакать.
* * *
Мне приснилось, будто мы летим вместе с Джули. Я везу ее домой, в Шотландию, на «пусс-моте» Димпны. Мы движемся вдоль побережья Северного моря, солнце висит низко на западе, небо,
