деловой не будет расслабляться, он быстро сгорит… – Он ударил себя по лбу. – Да ты сразу и начнешь! Не отходя от кассы! Будешь описывать, как мы с друзьями отдыхаем. Типа вступления – ну, что я тебе объясняю. А дальше все уже серьезно: глава первая. О том, как Тронголов открыл свой первый видеосалон…
У Шунта отчаянно чесалась голова, и он украдкой подсовывал пальцы под парик, раздирая кожу в кровь. Он сильно сомневался, что его старуха («Да-да, старуха», – повторил он про себя неприязненно) захочет переезжать в замок. Дальнейшее показало, что он не ошибся, она действительно отказалась, заявив с истерическим смешком, что отправлялись же раньше люди на заработки, на промысел, да и сейчас отправляются, а жены их дожидаются в теремах…
Хорошо, думал Шунт, шагая за Тронголовым в обеденный зал. Я напишу тебе, быдлу, все, что тебе захочется; куда же деваться, когда приходит время писать не для людей, а для свиней… мы напишем и для свиней, и всякое чмо будет хавать эту продукцию со сладострастным мычанием. Я выставлю вас, распальцованных скотов, такими, какие вы есть (Шунт, повторимся, очень быстро осваивался на коллатералях и моментально впитывал целые лексические пласты), но вы этого не поймете и не заметите по недостатку ума… Я со смеху буду покатываться, занимаясь вашей убогой историографией, я застебу вас, – прилетело словечко, – в дым и мат, а вы так и будете похаживать, порыгивать да попердывать, важные и крутые, конкретные…
Тронголов, даже не присаживаясь за стол, налил себе полный фужер водки, опрокинул, выдохнул.
– Уже можно начинать записывать? – с тончайшей язвительностью осведомился Шунт.
Тот сумрачно посмотрел на Шунта.
– Давай валяй, – выдавил он наконец.
4
Первая глава была построена к утру: Шунту не спалось – он переел, да и выпил лишку. Попробуй не выпить! – в спаивании окружающих Тронголов отличался поистине петровскими замашками. Строить в этой главе, собственно говоря, было совершенно нечего. Шунт просто исправно записывал разнузданные речи, которые велись за столом, – все эти смутные взрыкивания, все эти дикие вопли, и только иногда осведомлялся шепотом насчет персоны, которой в данный момент внимал: что за личность? кем записать?
Он даже не поленился вставить в написанное рассказанные анекдоты.
Чем они были глупее, тем злее становилось чувство, крепнувшее в Шунте.
Тронголов, когда Шунт явился к нему с распечаткой, опохмелялся. Он сидел-покачивался в плетеном кресле, одетый в халат и полосатые трусы до колен.
Шунт отказался от предложенной рюмки, и хозяин махнул рукой.
– Излагай, – велел он сурово, ибо всерьез опасался, что чертов писатель вынудит его напрягать расползающиеся мозги. Но когда тот приступил к чтению, с Тронголовым случилась неподдельная истерика.
Он подался вперед, он колотил себя по коленям, он непристойно ржал и в какой-то момент оглушительно пернул – между прочим, незамедлительно извинившись.
– Игореха так сказал? – переспрашивал он. – Повтори! Во дает, а?
Шунт монотонно прочел сказанное Игорехой, а когда дошел до Вована, который наблевал в собственную дорожную сумку, Тронголов остановил его, вскочил и пошел по дому собирать еще не очухавшихся гостей. Он собрал их всех все в том же обеденном зале и заставил Шунта читать с самого начала. Кто-то недовольно мычал, кто-то хихикал, кто-то развязно протестовал; опохмелка, однако, продолжалась, и произведение Шунта нравилось обществу все больше и больше, под конец ему даже рукоплескали и тянули штрафную, хотя сам черт не разобрал бы, за что полагается штраф.
– Все! – прогремел Тронголов, с силой ударяя Шунта по плечу. – Тронголов вас всех сделал! Знаю – сейчас помчитесь искать себе писак, журналюг… но такого – хрена с два найдете! – Он показал собравшимся кукиш.
Будучи деловым человеком, он немедленно расплатился с автором:
«Привыкай!» Шунт находился в легкой растерянности. Издеваясь и откровенно пакостничая, он угодил и теперь держал в руках очень серьезные для своего времени деньги. Подумав немного, он спросил у Тронголова позволения съездить домой и передать полученную сумму «старухе».
– Толян! – заорал Тронголов, и прибежал шофер. – Сгоняй к господину писателю на квартиру, отдай его старухе бабло да спроси, чего купить надо! Сгоняешь в лавку, чтоб ни в чем нужды не было… На полусогнутых!
– Да я… – Теперь Шунт растерялся окончательно.
– Ты иди и отдыхай – покемарь или ящик посмотри. А потом у нас с тобой будет серьезный разговор. Раз пошла такая пьянка…
Оставив по требованию Тронголова рукопись на столе, Шунт удалился в свою комнату и какое-то время сидел на постели, пиная носком крокодила, которого давеча стащил за хвост на пол и на всякий случай перетянул пасть полотенцем.
Ему придется писать. Ему придется заниматься сомнительным творчеством на последней коллатерали – словно умышленно, методами селекции, выведенной для повального фельетонизма, как называл это явление Гессе.
Остро захотелось убить, загрызть, искалечить – нельзя, но следует подождать. Не исключено, что и можно, и даже в компании, и даже по прямому распоряжению…
В последнем Шунт не ошибся: теоретически такие действия были в порядке вещей. Он достоверно выяснил это, когда ближе к вечеру состоялся обещанный Тронголовым серьезный разговор.
5
К изумлению Шунта, посвежевший в сумерках Тронголов был тверд в своем желании запечатлеть на бумаге, «как оно все начиналось, развивалось и заканчивалось».
– Люди, с которыми ты вчера и сегодня пил, писатель, – люди очень не простые. Не дай тебе Бог с ними поссориться. – Тронголов почему-то выудил из-за пазухи тяжелый золотой крест и приложился к нему губами. Другой рукой он почесывал за ухом Альму.
В камине трещали и щелкали поленья.
– Эти люди, братан, достойны того, чтобы их увековечили в людской памяти. Чтобы вырубили в камне, в бронзе, отлили в золоте.
Шунт уже обратил внимание на тот примечательный факт, что Тронголов был крайне озабочен идеей увековечивания – сюда же шли памятники, кладбищенские участки. Очевидно, в нем тоже было развито чутье на опасность – вот только коллатерали, на которые уходили его дружки, были качественно иными.
– А вы не боитесь описывать… все… на бумаге, ведь это же документ, улика?
Чтобы задать такой вопрос, Шунту потребовалась известная отвага: он открыто признавал своего благодетеля бандитом. Голос его дрогнул, и Тронголов осклабился:
– Приссал? Дошло наконец, на что понадобился? Теперь ты, считай, в бригаде… Да ты не дрожи, ерунда все это. Все, что от тебя требуется, – памятник сделать. Литературный. Знаешь такие книжки – «Литературные памятники»? У Вовановой
