Власова, подтвердившееся несколькими месяцами позже, летом 1942 года. Между другим я рассказал Арвану о трупе без ног, о пиле-ножовке на льду Невы.
– Говоришь, не можешь забыть… – сказал он. – А у нас знаешь, сколько таких дел? Но трупоедство еще не самое страшное… В прокуратуре есть дела и пострашней – по людоедству. Да-да, убивали людей, варили их мясо и ели… Правда, большинство арестованных медицинская экспертиза признала психически больными…
– А другие? Те, что признаны психически нормальными?
– Тех расстреливают. Это уже не люди. Их нельзя оставить даже в обществе заключенных… – ответил мне Саша. – А еще, если тебе интересно, есть дела по управдомам, которые приканчивают жильцов.
– Зачем? Чтобы завладеть продкарточками?
– Не только. Золотом, мехами, шубами… Мне сегодня товарищ в прокуратуре такое порассказал, что я даже тебе лучше не буду пересказывать…
Он говорил, а я вспоминал нашего управдома Бехову. Эта баба с ухватками и словарем кабака в это страшное время, в феврале 1942-го, нисколько не похудела, а приобрела еще более начальствующий голос и стала, не стесняясь уже никого, ругаться матом. Как-то, когда мне случилось быть свидетелем того, что она выносит из соседней, вымершей начисто квартиры чемоданы и узел, она бросила мне, очевидно, на всякий случай:
– В кладовую несу. Чтобы в собес сдать…
Квартиру опечатали. Ни о каком собесе тогда и речи быть не могло.
22
И вот в это страшное время, когда мы, казалось, окружены только смертью, обманом, алчностью и грабежами, в нашу жизнь на четверть часа вошли два совсем чужих человека, навсегда оставив чистый свет беспорочности и сострадания. Их появление было для нашей семьи, пользуясь избитыми выражениями, подобно глотку свежей воды для мучимых жаждой. Или согревающим светом.
А произошло это вот как. В тот морозный день я, поспав после дежурства, вышел из дому без определенной цели, только бы не сидеть и не видеть бледные лица моих близких. Брел я к Литейному и с горечью думал о том, что всю жизнь был уничтожающе непрактичен, и эта непрактичность оборачивается для моей семьи трагедией. Вот оказался же Макс Рейтер чуть ли не директором хлебозавода, кормит же Александр Иванович Раков свою жену и детей. А я? Должен же и я не оставаться пассивным, надо додуматься, чтобы делать что-то такое, что позволило бы приносить в эту мрачную комнату хоть немного съестного. А пока Олег Михайлович пришлет машину, мы все перемрем… Было в моей каждодневной ходьбе и еще одно объяснение – то, что я делал до поступления в госпиталь инстинктивно, теперь получило обыкновение. Я в эти дни не раз отмечал, что те, кто покорно ложится, думая, что этим сэкономит свои силы, в действительности тем самым приближает себя к концу – пассивность и разобщенность с происходящим ведут к упадку духа, а это – конец. Словом, дистрофикам не надо лежать, кроме как во время сна. И я упорно заставлял себя ходить.
Итак, я вышел из дома и скоро оказался около ларя букиниста, расставляющего свой товар на цоколе ограды церкви Симеона и Анны и на двух прилаженных к ограде досочках. Продавец – старик с зеленоватым лицом и с седой щетиной, не закрывавшей синие губы дистрофика – на мое робкое предложение принести книги для комиссионной продажи прохрипел, что берет за наличные одни переводные романы.
Этого разряда книг у меня было немного, но все же я собрал бы кое-что, хоть и немного. А за те деньги, что выручу, можно будет что-нибудь съестное достать на рынке. Но тут перед лотком остановилась военная машина, и из нее вышли двое военных в черных полушубках, перетянутых ремнями с низко висевшими на них пистолетами, и в черных ушанках с крабами. Один сразу стал листать книги, другой, с набитой чем-то сумкой от противогаза через плечо, подошел к продавцу.
– Нет ли «Трех мушкетеров» или «Монте-Кристо»? – спросил он.
Помню, что «Мушкетеров» не оказалось и букинист предложил их продолжение – «Двадцать лет спустя».
– На что без начала-то? – возразил моряк. – А романы переводные? Про любовь? Но чтобы с приключениями?
Букинист предложил «Анну Каренину». Переводного у него явно ничего не было. При этом он все время смотрел на сумку моряка.
– Да нет… – откликнулся моряк. – Позабористей надо. Ну, хоть о Шерлоке Холмсе?
Но не было и Шерлока Холмса. В это время второй моряк подошел к продавцу, протягивая томик Пушкина с иллюстрациями Билибина, вынул бумажник и расплатился.
– Ребятам в эвакуацию пошлю, – сказал он удовлетворенно, – красивое издание…
– У меня есть дома несколько романов, переводы с французского и с английского, – отважился сказать я.
– Далеко живете? – спросил тот, что с сумкой. – У нас времени в обрез.
– Совсем близко. Два квартала по Некрасовой.
– Съездим, Валя, – сказал купивший стихи. – Садитесь живо в машину.
Когда сели и тронулись, моряк спросил:
– А сами чем занимаетесь?
Я соврал, что служу научным сотрудником Эрмитажа. Но месяц назад я еще был таковым, а что такое Эрмитаж, никому объяснять было не нужно.
– Что же не уехали с коллекциями? – спросил тот, что с сумкой. – Нам в части говорили, что все ценное вывезли.
Я ответил, что надо же кому-то и здание сберегать, поскольку оно само по себе великая ценность. Да и коллекции увезены далеко не все. Самое ценное увезли, но остальное-то в подвалах… Два этажа кирпичных сводов никакая бомба не пробьет. А потом, кто знал, что таким голодом все обернется…
Когда мы вошли в нашу полутемную комнату, Ольга Филипповна и Ляля лежали, закрытые одеялом и пледами. Марианна Евгеньевна возилась с полупустой кастрюлькой на печурке. Рядом с кастрюлькой подсушивался маленький квадратик хлеба.
Я пригласил моряков присесть к моему столу и стал доставать с полок книги – Джека Лондона, Уэллса и другие, которые, мне казалось, им понравятся. Моряк сидел, сняв шапку, но глядел не на книги, что я клал перед ним, а осматривался и качал головой.
– Почему вы до сих пор не увезли девочку? – почти сурово спросил он.
– Ждем машину от знакомых военных, – ответила Марианна Евгеньевна. – Если дождемся…
– А сколько девочке лет?
– Девять, – ответила сама Ляля, высунув из-под одеяла бледное личико.
Моряки переглянулись, и тот, у которого была сумка, стал выгружать из нее и класть на стол буханку хлеба и одну, две, три банки мясных консервов, потом горсть кусков сахара, потом оба встали и, как по команде, надели шапки.
– Вот, чтобы дождалась. Подкрепите девочку до отъезда, – сказал тот, что опорожнил сумку. – Пошли, капитан!
– Но вот же книги, книги-то
