дорог представляла более сострадательную настоящую жизнь, по сравнению с той, какую он ведет сейчас. Эвелин видела будущее, где глубоко укоренившейся ненависти более не существовало, и она могла начать свой путь к такому состоянию уже в настоящем. Когда мы видим будущее, это не означает, что мы вынуждены в него попасть, ибо оно — лишь одна из разветвляющихся дорог. У нас все равно остается выбор, и нам еще не поздно сделать его.
С Джоном и Эвелин, а также с другими пациентами, о которых я уже писал, мы сначала проходили регрессию и только потом перемещались в будущее. Но тот глубочайший кризис, который испытывал мой пациент Гэри, заставил меня сразу отправить его в будущее, минуя прошлое. Он позвонил мне накануне вечером и рассказал, что ему приснилось, как он приставляет к виску пистолет и медленно нажимает на курок. После того как Гэри поведал мне свою историю, я понял, что сон его был не на пустом месте, поскольку смерть означала бы для него конец отчаяния.
Гэри был психически здоровым мужчиной сорока лет и занимался антиквариатом, но его бизнес был на грани развала. После одной нашумевшей телепередачи про антиквариат он решил, что теперь вся нация будет охвачена жаждой приобретения дорогих ювелирных изделий, картин и мебели, и поэтому он расширил свой ассортимент настолько, что ему пришлось арендовать дополнительный склад для хранения. Но, то ли из-за плохого вкуса, то ли из-за того, что он переоценил спрос, ему не удалось привлечь дополнительных покупателей. Когда пришло время возвращать ссуды на покупку акций, он не смог их выплатить. Его партнер подал на него в суд за растрату. Ему пришлось уволить весь штат работников. Его дети, мальчики-близнецы, должны были поступать в университет, но он не мог оплачивать их обучение. Его обожаемой жене Констанс только что поставили диагноз «рассеянный склероз». Адвокат предложил Гэри объявить о банкротстве, но ему такая идея казалась немыслимой.
Его мрачное и бледное лицо вытянулось, когда он спешно рассказывал мне свою историю, а глаза были полны печали.
— И теперь еще этот сон, — угрюмо произнес он. — Понимаете, почему он меня так задел…
— А почему идея объявления о банкротстве кажется вам немыслимой?
— Потому что она доказывает, что мой отец был прав.
— Относительно чего?
— ‘Ты никогда ничего не достигнешь, мой мальчик’ говорил он. Говорил тысячу раз.
— Он умер?
— Двенадцать лет назад.
— Но вы помните его слова.
— Они меня преследуют. Мой отец был сильным человеком, доктор Вайс. Моя мама умерла, когда мне было три года, и он воспитывал меня один. Он был строительным рабочим, которые ходят в касках, но он никогда не выпивал со своими дружками, никогда не заводил других женщин, и занимался только тем, что заботился обо мне, беспокоился обо мне, копил для меня свои деньги. Ей-богу, он говорил, что среди нашей родни я буду первым, кто поступит учиться в университет. Он хотел, чтобы я стал юристом, врачом или ученым. Я должен был стать его гордостью.
— Я действительно пытался, но у меня не ладилось с математикой, химией и физикой. Просто у меня не логический склад ума. Из меня такой же юрист, как и строительный рабочий.
— Но для того, чтобы быть строительным рабочим нс нужен логический склад ума.
— Да, но нужна сила. — Он встал и раскинул руки. — Посмотрите на меня.
Передо мной стоял обычный мужчина, о котором можно было сказать «среднего телосложения, среднего роста». Именно его «я», точнее его представление о себе не давало ему заниматься физическим трудом.
— Меня интересовало искусство, — продолжал он, — египетское, греческое, римское, искусство Возрождения. Я решил, что на втором курсе университета выберу себе специализацию «история искусств» и, окончив первый курс, сказал об этом отцу.
— И что произошло?
Его губы искривились в ярости.
— ‘Ты никогда ничего не достигнешь, мой мальчик’. Он назвал меня неженкой и слабаком, интеллектуалом, — что может быть хуже! Я предал его, разрушил его надежды, доказав ему, что он зря потратил на меня свою жизнь. ‘Лучше бы у меня была девчонка’, говорил он. Для него быть девчонкой это почти так же плохо, как быть интеллектуалом.
— Он отказался от вас?
— Хуже. Он продолжал платить за мое обучение, за мое жилье и питание. Он говорил, что ему больше некуда девать свои деньги, потому что он слишком стар, чтобы начинать новую жизнь. Когда я на каникулы и праздники приезжал домой, он оказывал мне радушный прием, словно я был для него посторонним человеком, хотя, думаю, я действительно был для него посторонним. После того как я открыл свой бизнес, мне захотелось вернуть ему затраченные на меня деньги, но он порвал первый же врученный ему мною чек, и больше я попыток не предпринимал. Он мстил мне тем, что вызывал во мне чувство вины, и это ему удавалось.
— Вы находились под ужасным давлением, — сказал я. — Тяжело притворяться тем, кем ты не являешься, но еще тяжелее, когда тебя презирают за то, кто ты есть. — Его взгляд, преисполненный жалости к самому себе свидетельствовал о том, что все это правда. — По вы самостоятельно выбрали свой жизненный путь. Многим, у кого такие же отцы, так никогда и не удается это сделать.
— Ну да, было кое-что достигнуто, — с горечью произнес он, — а теперь все кончено. Я — банкрот.
— Банкротство — не позор. Это случается со многими. Вы вылезете из него. К тому же, у вас жена, которая вас любит…
— Кто говорит, что она любит?
Я был впечатлен силой его слов.
— Вы думаете, что это неправда?
Он был окончательно подавлен.
— Разве это может быть?
Он был в таком отчаянии, что я понимал, что бесполезно говорить о том, что она, должно быть, любила его, выходя за него замуж, и почти наверняка продолжает любить до сих пор, по крайней мере, те качества в нем, которые ее сразу привлекли.
— Каков главный признак того, что она вас не любит?
В его глазах сверкнула ярость.
— Когда я сказал ей, что хочу покончить с собой, она умоляла меня этого не делать.
Я был буквально ошарашен его ответом.
— И это доказывает, что она не любит вас? — сказал я, наконец.
— Если бы любила, то позволила бы это сделать, — ответил он с какой-то странной ухмылкой. — Но это не имеет значения. Как бы ни пыталась она меня останавливать, я все равно это сделаю.
— Когда?
— Как насчет завтра? Вас это устраивает? Меня — вполне.
Угроза самоубийства — одна из самых серьезных проблем, с которыми
