23
— Я не думаю, что это было изнасилование, — заявила Мона. — Принуждение — да. Но не изнасилование.
— Так или иначе, — сказал Фишер, — по давности лет…
Было утреннее совещание, большинство собравшихся старательно подавляли зевки. Через окно в комнату падал холодный светло-серый свет, и так как лампы дневного освещения тоже были включены, все были похожи на страдающих от болезней желудка.
Нового мало. Во-первых, Фелицитас Гербер по-прежнему не обнаружили. Врачи психиатрической больницы, где она проходила курс лечения, предполагают, что она в данный момент слоняется по улицам, потому что и раньше бывало, что ее ловили за бродяжничество и доставляли к ним. Поиски среди бомжей и наркоманов пока ничего не дали.
Во-вторых, в газетах напечатали историю Симона Леманна, без особых подробностей, даже с фотографией, но они не указали полностью его фамилию, по этическим соображениям, как обычно. Симон Л. Это Фелицитас Гербер ни о чем не скажет, и, таким образом, Симон Леманн в качестве наживки оказался бесполезен. Но охрану не сняли — так велел Бергхаммер. Потому что никогда не знаешь…
В-третьих…
— Что в тех тетрадках? — спросил ПГКУП Кригер и зевнул, не прикрыв рот. — Извини.
Он покраснел. Никто не засмеялся. Смеяться никому не хотелось.
— Тетрадь, где она описывает то, что было в Португалии, я нашла. То, что там написано, совпадает с тем, что содержится в письме Амондсена, и с тем, что рассказал Леманн. Гербер явилась в это португальское захолустье на берегу моря, и сначала ей никто не обрадовался, потом вспомнили, что она может пригодиться для сексуальных развлечений. Затем все пошло по их плану.
— Что это значит?
— Так, как они представляли себе это до поездки.
— А как именно?
Мона колебалась. Внезапно она почувствовала усталость, разлившуюся по всему ее телу как свинец. Ей так хотелось уронить голову на руки. Или выплакаться. Или принять горячую ванну и проспать двое суток подряд. Или купить билет на самолет и махнуть на Сейшелы или Мальдивы.
Но дело было не только в том, что она устала. Эта Гербер сидела у нее в печенке, а ведь они даже не были знакомы. Одних ее записей хватило, чтобы Мона с четырех часов до половины седьмого провалялась на кровати без сна. Пока будильник не возвестил начало нового двенадцатичасового рабочего дня.
Охотнее всего она сейчас встала бы и вышла. Но вместо этого сказала:
— Они представляли себе, что как следует поимеют Гербер.
— Поимеют?
О Боже мой, Кригер же знаком с показаниями Леманна!
— Будут иметь с ней половой контакт. В интернате у нее была слава девушки легкого поведения, считали, что она ляжет в постель с любым. Поэтому Леманн заранее сказал ей, куда они едут. И все получилось именно так, как мальчики и хотели. Фелицитас Гербер приехала спустя неделю, и они занимались с ней сексом. Сначала по очереди, потом договаривались. А потом все сразу.
— Как? Одновременно?
— Как это? Один за другим, я так думаю. В этом месте ее записи становятся невнятными. Только ключевые слова и намеки. Посмотрите сами, я отметила в тексте. Я думаю, она вдруг почувствовала, что это чересчур, она поняла, что ее не любят, а просто используют. Для нее это было, вероятно, шоком.
— Но она должна была понимать, на что идет.
Мона взглянула на Кригера и подумала: такое может прийти в голову только мужчине. И сказала:
— Из записей становится ясно, что она об этом даже не догадывалась. Пожалуй, она вбила себе в голову, что все действительно любят ее. Как человека, я имею в виду. Возможно, она просто не хотела видеть правду, я не знаю.
— А потом?
— Потом она уехала, в расстроенных чувствах. В любом случае, на этом месте записи обрываются, остальные страницы в этой тетрадке чистые. В других тетрадках тоже больше ничего не написано о Даннере, Шаки, Амондсене, Леманне, о Португалии. И, что странно, больше ни слова об Иссинге.
— Может быть, каких-то тетрадей не хватает, — предположил Фишер.
— Все может быть.
— А как насчет событий, менее отдаленных по времени?
— Я уверена, что записей в последние годы она не делала. Она еще кое-что записывала о своих… галлюцинациях. О том, как лежала в психиатрической клинике. О своей жизни, довольно одинокой. О любовных историях, которые не имели продолжения. Иногда о политических событиях.
— Ничего о настоящем времени? Об убийствах?
— Ни слова. Самая «свежая» тетрадка относится ко времени падения стены.
— Высказывает свое отношение?
— Да. Но очень… в литературном стиле, пожалуй. Она сравнивает это со своей ситуацией, со стеной в ее голове, которую она не может убрать, а если и разрушит, то разрушит саму себя… Могу зачитать.
— Это не обязательно, — сухо сказал Кригер.
Его круглое лицо омрачилось. Только что казалось, что они идут по горячему следу.
— Это изнасилование, или, если вам угодно, принуждение, когда было, напомните?
— Летом 79-го.
— Целую вечность назад.
— Точно.
— То есть прошло много лет, и эта женщина вдруг решилась на кровавую месть. Почему именно сейчас, скажите на милость?
Кригер обвел всех взглядом.
— Она же в бегах, — робко сказал кто-то.
