в свою очередь прикладываясь к протянутой ручке.
— Ваш отъезд? А куда?
— Переводят меня, Катерина Владимировна, служить на Дальний Восток. Зашёл пригласить Дмитрия Петровича на отвальную сегодня вечером. Само собой, вы также приглашены.
Катя захлопала в ладоши.
— Ой, как здорово! То есть это я не про ваш отъезд, конечно. Просто у меня есть новое платье и нынче я его надену.
— Вы и в старом неотразимы, — ввернул Ульянов галантно.
— Значит, буду ещё неотразимее…
— Как там, в Рязани? — спросил я светским тоном.
— В Рязани всё хорошо, включая мою бабушку. Но! — Катя подняла изящный пальчик. — Я приняла там одно важное решение.
— Это какое же, если не секрет?
— Не секрет. Не буду я про тебя очерк писать.
«Неужто разлюбила?» — обожгла глупая мысль. А почему, собственно, глупая? На Морохине свет клином не сошёлся.
— Ну, что ж… Насильно мил не будешь, — сказал с натужной улыбкой.
— Ты что, обиделся? Вот глупый… Я про тебя целый роман напишу. Уже и сюжет сочинила.
Я было обрадовался, но тут же следом снова встревожился.
— Погоди, погоди… Что за роман?
— Детективный, естественно. Главный герой будет следователь Борис Марахин. Это намёк на тебя. Такой русский Черлок Хольмс. А Ватсоном при нём будет девушка-журналистка Василиса Маркизова. Это намёк на меня.
— А-а, — догадался я. — Князева-Маркизова… Да, ассоциация есть. Морохин-Марахин тоже понятно. А почему Василиса? В том смысле, что прекрасная?
— Это само собой. А вообще для комического эффекта. Она его будет звать Борей, а он её Васей. Девушка — и вдруг Вася. Смешно, правда?
— Обхохочешься, — заявил Ульянов. При этом лицо его даже не дрогнуло. Железная выдержка у сотоварища.
— И что же в твоём романе будет? — спросил я безнадёжно.
Катя посмотрела самым снисходительным образом.
— Как что? Убийство, конечно. Может быть, несколько, ну, как пойдёт. Роковые тайны. Погони, драки, стрельба. В конце любовь. Злодеи все пойманы или убиты, а добро торжествует. Нравится?
— Да, свежо, — оценил я, посмотрев на Ульянова. — А может, изменить немного? Допустим, злодеи пойманы только второстепенные, а до главного не добрались — уж очень важная персона. Стало быть, и добро торжествует не полностью. Так, в полсилы…
— Не пойдёт, — возразила Катя. — В жизни, может, так и бывает, а в книге нельзя. Иначе читатель не насладится. В полсилы ему подавай… Ничего ты в детективах не понимаешь.
— Да я, собственно, не претендую, — сказал я смиренно.
Ульянов погибал от беззвучного смеха.
— Ну, то-то. Я вам сегодня вечером, пока будем в ресторане, сюжет расскажу. Сами оцените.
Мы с Ульяновым переглянулись. Вечер обещал стать увлекательным.
— А ты, значит, хочешь быть моим Ватсоном? — спросил я зачем-то.
Катя вскинула на меня прекрасные карие глаза и вдруг порозовела.
— Конечно, хочу. Даже очень. — Помолчав, решительно уточнила: — Навеки.
Её взгляд… Вопросительный, нежный, умоляющий… Сердце ухнуло в пятки.
Ну да, ну да… Она ведь ещё в наше первое утро сказала, что однажды сделает свой выбор сама. Вот, кажется, и сделала.
В голове повторилась представленная в то незабываемое утро картина: мы с Катей стоим на коленях перед её родителями, испрашивая благословения… И на этот раз я не испугался.
Ульянов, спрятавшись за Катину спину, улыбался во весь рот и энергично кивал головой — соглашайся, мол!
А я и не думал отказываться.
Эпилог
Девятнадцатилетний боснийский серб Гаврило Принцип был невзрачен, худ, невысок. Голубые глаза смотрели на мир с тоской — угасающий от неизлечимого туберкулёза студент ничего хорошего уже не ждал и надеялся лишь совершить перед смертью нечто большое и яркое, а лучше великое. Такое, чтобы и через века помнили Принципа, чтобы короткая жизнь оказалась прожита не зря… Убивая австрийского эрцгерцога Фердинанда и жену его Софию, Гаврило истово верил, что казнь высокопоставленных особ обессмертит его, бросающего на алтарь национальной свободы свою молодую никчёмную жизнь.
И ведь как в воду глядел! Выстрелы Принципа, грянувшие в Сараево 28 июня 1914 года, стали прологом небывалой военной бури…
Как же получилось, что юнец, мелкий человечишка, совершенная дрянь сдетонировал Первую мировую войну? Но ведь и песчинка, брошенная на заснеженный склон, может вызвать лавину. Тут главное — правильно бросить… Принцип был всего лишь ничтожной марионеткой в руках старших товарищей-террористов из тайной сербской организации «Чёрная рука», а та, в свою очередь, контролировалась секретной службой Великобритании.
Не жалея щёк, англичане раздули пламя военного пожара. А потом виртуозно разыграли подлую, кровавую партитуру Первой мировой. В итоге гиганты Россия и Германия сокрушили друг друга, похоронив под обломками своих империй и Австро-Венгрию. Бремя экономического диктата Англии тяжко лёгло на весь континент — уже беспрепятственно. На запах крови и денег в Европу потянулась и набирающая хищную силу Америка…
Мог ли всё это предвидеть Николай Второй? Обязан был. Но с миссией народоправителя и хозяина земли Русской не справился. Полез воевать за Сербию, забыв пророческий завет великого отца: «Все Балканы не стоят жизни одного русского солдата». Но то отец… А сын ввязал Россию в войну за чужие интересы, тем самым погубив империю и себя. Последний гвоздь в крышку гроба вбил милый кузен Джорджи, отказавшийся принять Николая с семьёй в Великобритании, хотя Временное правительство во главе с Керенским отъезд Романовых разрешило.
А как сложились судьбы наших героев, захваченных военно-революционным ураганом?
Великий князь Александр Михайлович в годы войны исполнял обязанности шефа российских военно-воздушных сил при Верховном главнокомандующем и многое сделал для развития отечественного воздушного флота. После Октябрьской революции уехал во Францию, где и скончался в 1933 году, оставив интереснейшие мемуары.
Дарья Себрякова эмигрировала в Англию сразу после Февральской революции. Перед этим практичная вдова профессора успела выгодно продать завещанную ей недвижимость и покинула родину с набитым карманом. Освоившись в Лондоне, Дарья приглядела, а потом и женила на себе влиятельного баронета, оказавшегося редким занудой и скрягой. Свою бездетную скучную жизнь бывшая Себрякова завершила в 1965 году, уйдя в возрасте восьмидесяти лет. К тому времени от былой красоты не осталось и следа.
Евгений Зароков был осуждён за эсеровскую деятельность на десять каторжных лет с последующей пятилетней ссылкой, однако вышел досрочно, после Февральской революции, освободившей политических заключённых. Вернувшись в Петроград, Зароков с головой окунулся в партийные дела. Октябрьский переворот он встретил видным социалистом-революционером, и пока
