дружинников, пришедших ко мне ещё в начале весны. Они прошли Мещёрское капище, выжили во время нападения польских наёмников, и вот теперь их земной путь окончился на поляне рядом с Копнино…
— Кто-то должен сказать их семьям, — тихо произнёс стоящий рядом Борис.
— Я сообщу, — ответил я, не отрывая взгляда от погибших. — Это моё бремя.
Первым я навестил дом Сурковых. Небольшая изба на окраине Угрюма, аккуратный огород, дымок из трубы. Анна открыла дверь, и по моему лицу всё поняла. Её руки дрогнули, схватились за косяк.
— Михаил? — выдохнула она.
— Он погиб как герой, защищая товарищей, — сказал я, глядя ей в глаза. — Если бы не он, мы бы потеряли больше людей.
Женщина медленно осела на порог. Из-за её спины выглянули двое детей — мальчик лет десяти и девочка помладше.
— Папка? — тихонько спросил мальчишка, и в его голосе уже звучало понимание.
Я присел на корточки перед ними. Подбирать слова в такой ситуации было мучительно. В сотню раз хуже, чем если бы меня пырнули ножом, но такова ноша лидера.
— Твой папа больше не вернётся. Это больно, и будет болеть долго. Он был хорошим человеком, и спас жизнь своему товарищу, прикрыв его от чудовища.
Мальчик кивнул, стиснув зубы. Пытался быть мужчиной.
— Я не дам вам пропасть, — произнёс я с железной уверенностью. — Клянусь.
Анна подняла на меня покрасневшие глаза.
— Он… он не мучился?
Я качнул головой.
— Нет.
Следующей была вдова Ивашина — Марфа. Пётр оставил после себя беременную жену и трёхлетнего сына. Когда я сообщил ей о гибели мужа, она не заплакала. Просто стояла, прижимая к себе округлившийся живот, и смотрела куда-то сквозь меня.
— Он знал, на что шёл, — наконец произнесла она. — Говорил, что воевода дал ему шанс защитить семью. Что здесь у нас есть будущее.
— И это будущее останется вашим, — пообещал я. — Жильё, еда, всё необходимое — обо всём позаботимся. А когда ребёнок подрастёт, если захочет учиться ремеслу или военному делу — двери для него будут открыты. Мы не возьмём с вас ни копейки.
Покинув дом Ивашиных, я направился в лазарет. Георгий Светов склонился над одним из раненых, его руки светились мягким зелёным светом исцеляющей магии. Рыжая борода целителя была забрызгана кровью, под глазами залегли тени усталости.
— Как они? — спросил я, остановившись рядом.
Лекарь выпрямился, потирая поясницу.
— Пятеро тяжёлых, но выкарабкаются. У Семёна рваная рана живота — Стрига полоснула когтями. Час назад думал, не дотянет, но сейчас стабилизировался. Андрею повезло меньше — раздроблено бедро, даже с магией хромать будет. Остальные — рваные раны, переломы, ничего смертельного.
— Магический резерв? — уточнил я.
— На нуле, — честно признался целитель. — Но справлюсь. Альбинони хороший помощник, знает, где магия бессильна, обычная медицина выручает.
— Я велю прислать тебе Эссенцию из наших запасов.
Решив больше не отвлекать его от работы, я направился прочь. Егора я нашёл в кузнице. Парень сидел на старой отцовской наковальне, уставившись в пол. При моём появлении вскочил.
— Наставник, я…
— Тимур рассказал, как ты помог одному из бойцов с щитом, — перебил я. — Хорошая работа.
Юноша покраснел.
— Я просто… просто сделал, что смог. Но ведь люди погибли! Если бы я был сильнее, если бы умел больше…
— Стоп, — я положил руку ему на плечо. — Ты сделал то, что мог, с тем уровнем силы, который у тебя есть сейчас. Если будешь думать иначе, сожрёшь себя заживо. Помни, благодаря тебе жив человек. Это не мало, Егор. Это очень много.
— Но я даже клинок метнуть не могу! Только вот эти… фокусы с изменением формы.
— Помнишь, что я говорил о терпении? — я присел на соседний ящик. — Сегодня ты применил свои «фокусы» в бою и спас человека. Это больше, чем делают многие маги-аристократы за всю жизнь. Гордись этим, учись на этом опыте, но не вини себя за то, чего пока не можешь.
Егор поднял на меня глаза.
— А вы… вы себя не вините? За тех двоих?
Вопрос попал точно в цель. Я помолчал, подбирая слова и глядя на мальчишку. В его глазах читалось что-то большее, чем простое любопытство. Егор искал оправдание собственной боли, пытался понять, как жить с тем грузом, который навалился на его юные плечи.
— Виню? Нет. Но несу ответственность? Да. Это разные вещи, парень. Вина — это когда ты корёжишься от мысли, что мог поступить иначе. Когда проигрываешь в голове сцену за сценой, ища момент, где всё пошло не так. Вина парализует, заставляет сомневаться в каждом решении.
Егор слушал, не отводя взгляда.
— А ответственность… — я потёр переносицу, — ответственность говорит: «Их смерть — это цена твоих решений. Какой урок ты извлечёшь?» Она не ищет виноватых. Она ищет способы стать лучше, чтобы в следующий раз потерь было меньше.
Мальчишка помолчал, переваривая сказанное.
— Но ведь больно же? — тихо спросил он.
— Больно, — кивнул я. — И должно болеть. В тот день, когда смерть твоих людей перестанет причинять боль, ты перестанешь быть командиром. Станешь просто мясником.
Я вспомнил слова своего отца из далёкого прошлого: «Каждая потеря должна оставлять шрам на душе. Эти шрамы — твоя плата за право командовать.»
— Михаил и Пётр погибли, выполняя свой долг, — продолжил я. — Я мог принять другое решение, послать других людей, выбрать иную тактику. Но с той информацией, что у меня была, в тех обстоятельствах — я принял лучшее из возможных решений. И если завтра возникнет похожая ситуация, я снова буду действовать, основываясь на том, что знаю сейчас.
Оставив задумавшегося Егора, я отправился в лабораторию. Александр Зарецкий склонился над рабочим столом, раскладывая собранные травы. Серебристые стебли Лунного покрова мерцали в свете ламп.
— Как улов? — спросил я.
Алхимик обернулся. Его обычно взволнованное лицо было серьёзным.
— Отличного качества. Полторы сотни полноценных стеблей, ещё полсотни повреждённых, но годных для экстракции. Из этого можно сделать достаточно зелий для всех магов и ещё останется сверху.
— Сколько времени потребуется?
— Если работать без перерывов — дней пять. С помощниками — дня два-три.
Я кивнул и повернулся к выходу, но голос Зарецкого остановил меня:
— Воевода… Эти травы стоили жизни двух человек.
— Знаю.
