Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
Для Сары это всегда было проблемой, и она называла такое явление «усталость от сострадания». Это быстрый путь к эмоциональному выгоранию, и я знал нескольких «выгоревших» хирургов. Они казались апатичными, обезличенными, изможденными и замкнутыми. Рабочая обстановка сказывалась на них негативно. Я всегда был неуязвим, но в тот день понял, как это случается. Я был на грани того, чтобы уничтожить мозг своего пациента, хотя все вокруг ждали, что я его вылечу. Но с чем именно была связана паника? С его потенциальной кончиной или опасностью для моей собственной репутации?
Я не ожидал, что профессор придет в сознание тем вечером, но он пришел. Я сидел в своем кабинете, когда ко мне заглянул дежурный резидент и сообщил новость. Я очень обрадовался и сразу же направился в отделение интенсивной терапии, чтобы поприветствовать своего пациента в мире живых. Пробуждение не говорит о непострадавшем интеллекте, но это хорошее начало. Неужели кратковременные притоки крови снабдили мозг достаточным количеством кислорода, чтобы защитить его, или они просто не дали умереть мозговому стволу? В конце концов, профессор вполне мог превратиться в овощ. Я думал об этом, когда шел в отделение интенсивной терапии, но, оказавшись на месте, увидел, что пациента отключили от аппарата искусственной вентиляции легких, а из его трахеи извлекли трубку. Он разговаривал со своей женой. Они встретили меня с безудержным восторгом, хотя я этого не заслуживал.
Я живо представлял себе самые жуткие последствия операций. Иногда из-за этого хотелось сменить специальность.
«Спасибо, спасибо, спасибо!» – сказали они мне. Однако я пристально наблюдал за графиком кровяного давления. Резкое пробуждение привело к выбросу адреналина, поэтому кровяное давление было слишком высоким для слабой аорты. Я представлял, как швы разрывают ткани, будто нож – сыр, и как весь объем крови выливается в грудь. Иногда мне хотелось стать дерматологом. Я перевел взгляд с монитора на дренажные трубки и вежливо спросил медсестру, какие меры были приняты, чтобы снизить смертельно опасное давление.
Я должен был поприветствовать его благодарную жену и солгать, что операция прошла хорошо. Но, увидев давление 180/110 мм рт. ст., я оказался на грани нервного припадка, даже сердечного приступа. Но если бы я сказал что-то неуважительное в адрес тех, кто плохо ухаживал за пациентом, на меня бы написали докладную за оскорбительное поведение. Я опять попытался взять сознание под контроль: «Дыши глубоко и расслабляйся. Почувствуй свое тело, почувствуй стопы на полу». А затем устроил разнос резиденту-анестезиологу за то, что он чуть не убил моего пациента. Это лучше, чем орать на ни о чем не подозревающую медсестру из агентства, которая понятия не имела, что меня так беспокоило.
Как только я ушел, кровяное давление профессора неожиданно снизилось. У него оказался «синдром белого халата», хотя я даже не был в него одет. Когда пациент видит врача, его кровяное давление поднимается. Мое давление сильно повышалось, когда я ходил к своему терапевту, но оставалось нормальным, когда я оперировал. «Ремонтируя» сердца, я был счастлив и расслаблен, по крайней мере, до недавнего времени.
Мне было шестьдесят восемь, когда контрактура[57] правой руки заставила меня завершить хирургическую карьеру. Она возникла из-за того, что в мою ладонь сорок лет пихали металлические инструменты, и в итоге я уже не мог их удерживать. Я знал: пройдет несколько месяцев, прежде чем я оправлюсь после пластической операции и смогу вернуться к работе, но, признаться, мне все надоело. В Оксфорде я больше не мог оперировать пациентов с врожденными заболеваниями сердца и был не в состоянии продолжать исследования, посвященные искусственным сердцам и стволовым клеткам. Я вполне мог и дальше облегчать страдания и продлевать жизни, но мне активно мешали это делать. Размышляя о моральной стороне всего этого, я решил идти вперед. Я мог помочь большему числу пациентов, если бы уделял время своим научным проектам, а не стоял у операционного стола пару раз в неделю. Однако сотрудничество с университетами в других городах предполагало частые поездки, а мне мешали проклятые урологические проблемы.
Хирурги сами никогда не хотят ложиться на операцию. Мы слишком много знаем о том, что плохого может произойти в ходе самых простых операций. Во время моего обучения урологии я узнал, что простатэктомия опасна двумя основными осложнениями: недержанием, которое следует за устранением обструкции, и импотенцией, связанной с повреждением нервов, регулирующих приток крови к растущей в размерах части тела, которой я так долго дорожил. Эти отрезвляющие воспоминания времен моей учебы оставались со мной сорок лет спустя. С другой стороны, сколько предстательных желез я удалил, пытаясь облегчить агонию пациентов, страдавших задержкой мочи? Для некоторых больных существовала альтернатива традиционному, но приносящему много дискомфорта месту установки катетера: надлобковый катетер можно было ввести прямо в мочевой пузырь через отверстие в брюшной стенке. Пациенты не противились этому, поскольку процедура приносила желанное облегчение страданий. Моя ситуация была настолько нестабильной, что я продолжал повсюду возить с собой катетер и обезболивающий гель. На протяжении многих лет я принимал препарат «Фломакс», который позволял мне мочиться гораздо более эффективно при условии, что я прислонялся к стене туалета.
«Ремонтируя» сердца, я был счастлив и расслаблен.
Каждый год я сдавал анализ на содержание в крови простатического специфического антигена, чтобы исключить рак. Результаты всегда оказывались в диапазоне «низкого риска», поэтому я не пошел к профессору Крэнстону. Затем в 2017 году двое моих близких друзей-кардиологов, у которых не было проблем с мочеиспусканием, заболели раком простаты. Если они продолжали мочиться без проблем, что оставалось делать мне, учитывая, что тест на антиген был настолько ненадежен?
Жарким летом 2018 года я полетел в Грецию, чтобы проверить своих пациентов, которым мы с моими студентами ввели стволовые клетки во время аортокоронарного шунтирования. Превратившись из известного кардиохирурга в «доктора компании», я был вынужден путешествовать эконом-классом. Предчувствуя неизбежное, я намеренно обезводил себя ради утреннего полета. Тем не менее я испытал срочную потребность помочиться как раз в тот момент, когда тележка с напитками преградила проход к уборным в хвосте самолета. Мне ничего не оставалось, кроме как идти вперед – в бизнес-класс. Проскользнуть через синюю занавеску, отделяющую нас, плебеев, от избранных мира сего, оказалось довольно просто. Но когда цель оказалась у меня в поле зрения, меня заметила суровая старшая бортпроводница, завтракавшая на кухне. Хотя у меня более двадцати лет был «золотой» статус, путь мне преградили весьма решительно.
Порой настолько хорошо знаешь, чем могут закончиться, казалось бы, безобидные хирургические вмешательства, что пропадает всякое
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
