Вашему, товарищ профессор, организму не хватило защиты, которую дает одна из вакцин, в СССР называемая «Сателлит-Восемь»: она одновременно борется с последствиями детской псевдогемофилии и предотвращает от заражения магическими вирусами — а мы считаем, что проклятие такого рода исходно имеет именно вирусную природу!Вторая же причина, - доктор вроде как сменил тему, а вроде как и остался при той же, - кроется, скорее, в уголовном кодексе Союза ССР, статье сто двадцать первой, части восьмой: намеренное магическое заражение человека гомосексуализмом карается по всей строгости, - огр зримо посуровел лицом, вновь став похожим на рубленую зубилом скалу.
- Это — высшая мера социальной защиты, то есть, в понятных Вам терминах, смертная казнь.
Дальнейший рассказ был куда полезнее, но далеко не так интересен в смысле познания окружающей меня удивительной действительности.
Доктор поведал мне о многом, и было это все тем интереснее, чем четче становилась картина моего понимания всей остроты ситуации.
Например, я узнал о том, как именно правильно называется мое состояние (именовать то, что со мной случилось, болезнью, огр отчего-то избегал), какие еще анализы нужно сдать и обследования пройти и как все это, скорее всего, лечить.
Еще советский врач обрадовал меня уверением в том, что весь предстоящий комплекс мер — совершенно бесплатен, поскольку покрывается специальной государственной программой, и поинтересовался, как долго я планирую пробыть в Союзе: кроме диагностики и собственно лечения, ему, как выяснилось, очень интересно за мной понаблюдать уже после того, как минует опасная фаза состояния. Последнее меня не удивило и не возмутило, хотя ощущать себя подопытным псом — я точно знал, что советские физиологи предпочитают ставить эксперименты именно на собаках — не хотелось. Однако, я ведь все равно не собирался задерживаться в СССР на срок дольший, чем то было предусмотрено контрактом… Про последнее я не стал даже и упоминать, просто и совершенно честно пообещав сотрудничать в рамках возможного.
Прием закончился ожидаемо: душетерапевт выдал мне нужные направления (в форме цифромагической, и, на всякий случай, в виде бумажных распечаток), попросил в следующий раз заходить без очереди…
В общем, ошарашенный невероятной плотности потоком информации, я поспешил откланяться, прижимая заветные направления к груди как самую дорогую из драгоценностей.
Девушка Анна Стогова встретила меня ровно там же, где перед тем оставила: в коридоре семьдесят пятого этажа. Переводчик, видимо, уже переделала все свои важные дела, ради которых, собственно, и отлучалась. Теперь она угнездилась на даже на вид неудобной дырчатой скамейке, и с большим интересом читала что-то в маленькой, в четверть, книжке, названия которой я не рассмотрел.
- О, уважаемый профессор! - девушка посмотрела на наручные часы. - Вы, однако, быстро: прошел всего час. Куда нам с Вами следует направиться теперь?
- Теперь нам надо вдаль по коридору, - я развернул путеводитель-навигатор по больнице, выданный мне улыбчивыми регистраторами. Навигатор был, конечно, интерактивен, но, ради разнообразия и пущей надежности, выполнен на листе чего-то, до крайности напоминающего обычную бумагу. Уже к твердому носителю привязали вечный морок, и я немедленно оценил оригинальность решения, оценил и воспользовался им.
- Следует также проехать еще два этажа вверх, - продолжил я трансляцию маршрута из собственной ментальной сферы вовне, - лифтом, при этом, требуется воспользоваться серым. Это в отличие от того, зеленого, что несколько ранее привез нас с Вами, Анна, сюда.
- Так идемте, профессор! - переводчик подхватилась с места, и двинулась в нужную сторону шагом решительным. Я старался не отставать, и шли мы быстро: по крайней мере, узкие блоки непрозрачных окон мелькали так часто, будто мы двое уже сорвались на настоящий бег.
…и еще около четырех десятков шагов направо по семьдесят седьмому уровню, - поделился я, стоило нам покинуть серый лифт на нужном этаже. - Кабинет семьдесят семь двадцать два, процедурный.
- Вам, профессор, назначили сдачу дополнительных анализов? - уточнила девушка Анна Стогова уже ввиду требуемой двери. - Не переживайте, советские медицинские сестры справляются со своей работой на отлично: получение что крови, что протоплазмы превращены стараниями специалистов в процедуры безболезненные, не требующие особенной подготовки и совершенно не унизительные для пациента…
- А я и не переживаю, - немедленно откликнулся я, с трудом, но победив предательскую дрожь, возникшую некстати в левой ноге. - Подумаешь, анализы… Это совсем не больно, да и нужно, в общем, мне больше, чем кому-то еще.
- Ну, хорошо. Идите, - согласилась переводчик. - Я подожду Вас здесь, товарищ профессор.
- Ну, я пошел, - ответил я, но с места не тронулся, сам уже и не скажу, почему.
- Идите же, - повторилась девушка.
Тянуть время дальше было и вредно, и стыдно: оставалось пойти, я и пошел.
Меня вновь никто не обманул: действительно, не больно и не страшно. Не то, чтобы я совсем ничего не почувствовал, но забор анализов происходил как бы в тумане, будто бы под действием странноватого наркоза, притупляющего чувство опасности и прочие неприятные последствия бури гормонов. Нормальные чувства при этом работали хорошо: я обонял запах spiritus vini, слышал переговоры сотрудников кабинета, осязал стерильный тампон, снимающий протоплазменный налет откуда-то с задней стенки глотки… При этом, меня даже нисколечко не тошнило!
Как мы общались? Этот вопрос — как понимать медицинских сестер и как те поймут уже меня — занял мой ум сразу же, как я понял: девушка Анна Стогова в процедурный кабинет со мной не войдет.
Оказалось, что одна из сотрудниц, обряженных в голубоватые и розоватые робы, сносно понимает британский: она охотно переводила мне требования коллег. В обратную сторону озвучивались, соответственно, мои ответы.
Выпустили меня довольно скоро, посулив передать результат анализов доктору, причем сделать это без моего участия: впрочем, таким меня было не удивить, атлантическая медицина работает схожим образом.
Мы, один тут профессор и его переводчик, девушка Анна Стогова, устремились: требовалось покинуть здание, и… Для начала, выйти на улицу.
Пока мы неспешно фланировали — иногда срываясь на бег
