иметь только одно объяснение: слишком много накопилось обид. Ведь взаимоотношения Боровца и Филиппова ни для кого в тресте не были секретом. Степан Григорьевич до небес превозносил новосибирское спецуправление, а на сдаваемые им кабельные линии связи шли постоянные жалобы. За последние три года Филиппов снял с руководящих должностей двух из пяти начальников управлений, одному из которых оставалось всего полгода до пенсии. А Боровца представил к ордену Ленина. Хотя жалоб на его трассе поступало куда больше, чем у наказанных товарищей. Правда, со сроками плановой сдачи объектов у Василия Ивановича было абсолютное преимущество. Акты приемки порученных ему участков подписывались без малейших опозданий.
— Боровец игнорировал меня как своего непосредственного руководителя, — со скрытой обидой поведал капитану заместитель Филиппова Зандлер. — Чуть что не по нем — хлоп дверью и напрямую к Степану Григорьевичу! Даже по вопросам, находящимся целиком и полностью в моей компетенции, — благообразный, почтенного вида заместитель управляющего приподнял брови. — Держался со мной так, будто не я, а он работает в тресте. Мог нахамить, обругать.
Я жаловался Филиппову, — Зандлер, вынув платок, дрожащими пальцами принялся протирать очки в золоченой оправе. — Иногда Степан Григорьевич принимал меры, чаще — нет. Пробовал одернуть Боровца парторг, в итоге — распрощался с работой.
Сказанное заместителем управляющего лишний раз подтверждало догадку капитана о происхождении потока отрицательной информации на Филиппова: кому понравится подмена подлинного руководителя организации зарвавшимся выскочкой. Причем и выскочившим-то на передний план не из-за необыкновенных способностей, а при посредстве непонятно чем заслуженных неограниченных льгот.
— Когда вы видели Филиппова последний раз и о чем он с вами говорил? — Леонид Тимофеевич заметил, как вспыхнули и тут же угасли за линзами больших очков водянисто-темные, до сей поры почти неподвижные зрачки Зандлера.
— Двадцатого января, в четверг, — заместитель управляющего сверился с карманным календариком. — Я как раз только вернулся из командировки. Узнал, что трестом интересуется милиция. А в пятом часу ко мне в кабинет не вошел, а буквально вбежал Филиппов. Весь какой-то чумовой, взъерошенный.
«Эх, если бы мы могли арестовать его уже двадцатого! — прямо застонал про себя Пантюхов. — Не бегал бы он тогда по тресту сломя голову, не прятал концы».
— Спрашиваю, в чем дело, — продолжал рассказывать Абрам Исаакович. — «Боровец, кричит, меня кругом оболгал! Тысячи, у государства краденные, на меня сваливает. В придачу к золотым часам, газовой плите и телевизору!» Кричит, а сам все кругом озирается, будто гонится за ним кто. — Зандлер поправил на рукаве янтарную запонку, и Пантюхов невольно отметил, какие морщинистые руки у этого далеко еще не старого человека.
— Ну а после стал убеждать меня, что никаких денег от Боровца не брал. На телевизор давал деньги. И за плиту он, мол, заплатил. И спросил, что ему делать? — заместитель управляющего на мгновение умолк.
— А вы? — не выдержал капитан.
— А что я... — большие толстые очки заместителя скрадывали выражение его глаз, и все же капитану на миг показалось, что он улыбается. — Ответил, что нужно говорить правду. Но главное, — Зандлер чуть помедлил, — главное — не менять показаний!
Дали, все ж таки дали мы Филиппову возможность себя подстраховать! — негодовал Пантюхов после разговора с заместителем управляющего.
Вторичный допрос старшего инженера по рационализации треста Анисимова (первый раз его допрашивал Ветров еще до приезда в Москву Пантюхова), показал, что сделать управляющий трестом успел немало. Анисимов подтвердил, что новосибирские предложения проходили на техническом совете очень трудно. Зачастую при явном давлении Степана Григорьевича. А когда Пантюхов попросил его принести протоколы технического совета, то оказалось, что исчезла именно та папка, в которой была подшита большая часть рацпредложений, поступивших из новосибирского спецмонтажного управления, среди которых имелись и предложения, внесенные самим Боровцом.
— Толстая такая папка, желтая, кожаная. Не могу понять, куда она подевалась? — недоуменно разводил руками Анисимов.
Присутствовавший при допросе старший лейтенант Ветров вздрогнул, пронзенный внезапной догадкой.
— Скажите, а не брал ли ее у вас управляющий перед последней поездкой в Новосибирск?
— Точно! — обрадованно хлопнул себя ладошкой по лбу Анисимов. — Перед самым отъездом Степан Григорьевич зачем-то затребовал ее себе в кабинет вместе с двумя другими папками по рацпредложениям. Секретарша его за ними приходила.
Желтой папки в кабинете управляющего обнаружить не удалось. Собственно, еще увидев на дверях кабинета сломанную печать (а он сам опечатывал помещение после обыска), Ветров понял, что они вряд ли обнаружат интересующие их документы.
— Вот здесь же она лежала, — Григорий Павлович выдвинул верхний ящик письменного стола. — Между вот этих двух, — указал он Пантюхову на две оставшиеся в ящике папки. — Я сам вносил ее в опись при обыске кабинета.
— Что ж ты ее сразу не изъял?! — Леонид Тимофеевич изо всех сил старался не накричать на старшего лейтенанта.
— Так мы же, когда обыскивали, считали Филиппова арестованным. А после сами почти все время в тресте были, — потупился Ветров.
— Да... не терял времени Степан Григорьевич, — вконец огорчился капитан. — Интересно, какие еще сюрпризы нас поджидают!
Старшего лейтенанта Пантюхов в тот же день отправил в Латвию.
— Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, — невесело улыбаясь, пояснил он коллеге уже перед самой командировкой. — Прошляпил папку — реабилитируйся, Не знаю, зачем туда в авральном порядке ездила супруга Филиппова. Может, действительно, только из-за хворой матери. Но... — Пантюхов убрал руку с плеча Ветрова, — я ее вчера допрашивал. Латвии специально не касался, чтоб не спугнуть. А так, вскользь, едва задел — как, мол, здоровье родительницы. Так оказывается, мамаша в своем доме живет, вместе с дочерью, родной сестрой Филипповой. Приусадебный участок тоже, вероятно, немалый имеется. Специально настраивать не хочу, — Леонид Тимофеевич взял все еще державшегося с виновато-понурым видом Ветрова под локоть, — но проклевывается у меня одна мыслишка. В квартире управляющего ценностей не обнаружено. На даче — тоже. А ведь в лесу сейчас добро мало кто зарывает. Вероятность, конечно, практически нулевая. Однако — мало ли что? Вдруг да...
Старший лейтенант понимающе кивнул.
Степан Григорьевич все-таки нарушил обет молчания. Но... Взяток не признавал категорически, а по поводу присвоенных материальных ценностей юлил неимоверно. То брал меховой костюм у Боровца, то приобретал его в Казани за семьдесят четыре рубля. То сам покупал золотые часы, то их дарил ему Василий Иванович.
