и он судорожно вздохнул, запрещая себе мечтать о том, чтобы… Но плоть его уже возбудилась этой надеждой. Ему не пришлось томиться долго.
Ладонь Теодосии скользнула по его бедру и опустилась на возбужденный член. Повинуясь ее просьбе, плоть налилась кровью; способность мыслить логически — или мыслить вообще — вмиг вылетела из головы. Но глаз он не открывал. Так ощущения от ее невинного исследования чувствовались острее. А когда она сдвинула одеяло ниже талии, он и вовсе приказал себе дышать, стараясь унять бешеное биение пульса.
Она сжала его плоть в ладони — поначалу робко, но смелея с каждым следующим движением и быстро совершенствуя мастерство. Его глаза по-прежнему были закрыты, хотя ему было бы невероятно интересно узнать, смотрит ли она на его лицо или сосредоточена на своей задаче? Он рисовал в своем воображении, как падают вперед ее шелковистые волосы, как потемнели от желания ее прекрасные серые глаза. И он никак не ожидал того, что последовало дальше.
Первое прикосновение ее губ заставило его вздрогнуть от неожиданности. Перехитрила она его — он-то ждал одного, а она задумала совсем другое! Он сомневался, что продержится хотя бы несколько секунд; нежная ласка ее изощренного языка вела его на вершину сокрушительного восторга. Она взяла его в рот, и он стонал от наслаждения. Его ум растаял текучей жидкостью, зато тело сделалось твердым, как скала.
Она не стала медлить, и в следующую минуту уже свернулась калачиком у него под боком. Он заставил себя открыть глаза; кровь стучала в его жилах.
— Что ж, спокойной ночи.
Он услышал в ее голосе улыбку. Вот проказница!
— Если ты так представляешь себе поцелуй на ночь, тогда готовься, сейчас я тебя тоже поцелую.
Сначала она не шелохнулась. Но потом, когда она попыталась сбежать, он схватил ее за талию, подмял под себя и пожелал ей спокойной ночи как следует.
Глава 30
Теодосия напевала веселый мотив, пока поливала лимонные деревца в оранжерее и ухаживала за своим маленьким зоопарком. За окном небо розовело с первыми лучами рассвета. Она хотела покончить с делами, чтобы затем переодеться и приветствовать герцога и герцогиню за завтраком.
Завтра Рождественский сочельник. Вопреки ее опасениям и дурным предчувствиям, все прошло с относительной легкостью и дом был подготовлен к тому, чтобы праздники прошли замечательно. Каждый раз, когда Теодосия вспоминала искреннее признание в любви, которое сделал Мэтью, ее сердце замирало от счастья, напоминая ей, что это не сон. А когда она осмеливалась подумать об их телесной близости, разливающаяся по телу приятная истома свидетельствовала о том, что ее счастье настоящее.
Она отставила лейку и вытерла руки тряпицей. Хватит торчать в оранжерее, предаваясь сладким мечтам. Пора занимать гостей. Дедушка оставался в ясном сознании и в самом благоприятном расположении духа. Однако Теодосия не станет рисковать. Если его что-то расстроит, праздники будет испорчены.
За окном мелькнула тень — в том углу, где стояли стеклянные емкости, в которых обитали Уильям и Исаак. Нечасто случалось, чтобы кто-нибудь составлял ей здесь компанию; но, может быть, это дворовые слуги, которые решили справиться с работой с утра пораньше? Однако никого не увидев, Теодосия покачала головой и повернулась, чтобы уйти. В этот момент в дверях возник лорд Киркмен.
— Генри! Так рано. Что вы здесь делаете? — Она подошла ближе к нему. Странно, что он приехал в столь ранний час. — Все ли в порядке? — Ее поразило, с какой настойчивостью он смотрит на нее, крепко сжав губы.
— Я приехал с вами поговорить. — Он загородил ей дорогу. — Дело не терпит отлагательства.
— Вы не заболели? — спросила Теодосия встревоженно.
— Нет. Не в том смысле, какой вы имеете в виду. — Киркмен снова кашлянул, прочищая горло. — Я уже пытался рассказать вам, насколько серьезно мое положение. Несколько раз делал вам предложение и приводил самые убедительные доводы.
Киркмен замолчал, и Теодосия поспешила высказаться прежде, чем он заведет обычные речи — ведь она заранее знала, что он скажет.
— Генри, мне казалось, что мы решили, что любые разговоры о нашей женитьбе не имеют смысла. Мне нелегко видеть вас таким, постоянно отказываясь принять ваше предложение. Я не могу выйти замуж просто из благодарности или из одолжения. Я вас не люблю, да и вы меня не любите.
Зачем он упорствует? Печально, что их добрая дружба превратились во что-то исключительно обескураживающее.
— В данный момент любовь значения не имеет. Я в отчаянном положении, и другого выхода у меня нет.
— Но вы отказались посвятить меня в суть дела. Как я могу посочувствовать вашей беде, если вы не обмолвились ни словом? Я охотно вам помогу чем сумею, если вы наконец объясните мне во всех подробностях. — Она не хотела грубить, но слова вежливого отказа он, кажется, не понимал.
— Не могу. — Он в отчаянии взъерошил волосы. — Могу лишь сказать, что мне нужно жениться как можно скорее. И неважно почему. Я всегда питал к вам глубочайшее уважение. Мы с вами хорошо ладим. Возможно, я поступил неразумно, ограничив выбор исключительно вами, но теперь уж ничего не поделаешь. — Подойдя вплотную к Теодосии, он схватил ее за руку и заговорил, понизив голос и устремив на нее пронзительный взгляд: — Теодосия, мы должны пожениться. Не хочу вас пугать, но я должен настоять, чтобы мы поженились.
— Что? — У нее даже закружилась голова. Она посмотрела на его руку, крепко сжимающую ее плечо. Пальцы впивались в кожу даже сквозь ткань рукава. Наверное, останутся синяки.
А потом вдруг кто-то отодвинул его — нет, даже отбросил в угол оранжереи, где Киркмен ударился о стеллаж с недавно высаженными растениями белладонны. Испуганная Теодосия отскочила назад, а Мэтью шагнул вперед. Его кулак с громким звуком впечатался в челюсть Киркмена.
— Мэтью! — Она смотрела, как Киркмен, беспомощно взмахнув руками, летит назад. Она даже испугалась, что в своем падении он угодит прямо в стеклянное окно оранжереи. — Что ты делаешь?
— Отойди в сторону, Теодосия.
Она не двинулась с места, не понимая, что происходит.
— Генри пришел со мной поговорить.
— Нет. — Мэтью возвышался над поверженным Киркменом, его тихий голос звучал угрожающе. — Он до тебя дотронулся.
— Я не понимаю. — Теодосия смотрела на лежащего на полу Киркмена. Его глаза были открыты, но он не делал попыток встать.
— Киркмену нельзя доверять. — Мэтью оглядел ее с головы до пят, словно желая убедиться, что она цела, прежде чем снова воззриться на Генри, который лежал на грязном полу.
— Это бессмыслица. — Она нахмурилась. — Я знаю Генри почти два
