оставляла на столе, предлагая его своим «друзьям по палате». В конечном итоге он всегда доставался Марине, которая смущенно забирала тарелку с собой в палату (нам это разрешалось, если посуда была нашей). А вечером возвращала мне её уже помытой.
Здесь не надо ставить вопрос о гордости, к ней ведь действительно никто не приходил, то есть, питаться ей в основное время было нечем, поэтому, я так подозреваю, она даже немного голодала. Кормили нас не очень щедро и совсем безвкусно — обеды и ужины состояли из бесцветных супчиков и диетических каш. Те два раза, что Роза приходила ко мне, моя тумбочка наполнялась всевозможными фруктами и соками. Я их почти не ела и большую часть просто раздавала остальным. Часто старалась на тарелке Марины оставлять в два раза больше. Она это понимала и просто благодарно улыбалась.
Когда в палате делали кварцевание, мы накидывали верхнюю одежду и выходили прогуляться по территории больницы. Молчали обычно только мы с Мариной. Что я могла рассказать? Что против своей воли вышла замуж за человека, который любит меня мучить? Что моя семья далеко и думает, я счастлива в браке? А у меня не хватает смелости рассказать им правду и униженно просить забрать отсюда? Нет уж, увольте. Я не хочу, чтобы меня жалели. Достаточно сочувственных взглядов Розы.
Как оказалось позже, Марине есть, что рассказать, но она неохотно этим делится с посторонними, как и я. Может быть, женщина увидела во мне родственную душу, поэтому в одну из ночей, когда мы остались одни, завела этот странный разговор. Таисии Андреевны тоже не было, поскольку она отпросилась на день рождения дочери, ну а тётю Риту, как всегда, забрал сын.
— Тебе тоже по ночам не спится, красавица? — услышала я тихий голос.
— Не спится, тёть Марин.
Я приподнялась на локтях и уставилась на неё. В ярком свете уличного фонаря она казалось какой — то обожествленной, светилась по — особенному.
— Думаешь о муже, который не приходит к тебе?
— Как раз о нём я и вовсе не думаю, — честно призналась я, свесив ноги и принимая сидячее положение.
Последовал тяжелый вздох, и она, качая головой, проговорила:
— Опомнись, девочка. Тебе же нужно родить.
Меня просто убили её слова. Конечно, каждый из нас знал, кто и с каким диагнозом лежал в палате. Наш врач открыто обсуждал всё во время обходов. Но о моих шансах забеременеть вслух не говорилось. Откуда эта женщина могла знать, что творится в моей душе?!
— Посмотри на меня. Хочешь закончить так же? Мне 41 год, даже собаки нет, которая бы по мне скучала.
Я не понимала, зачем она вдруг стала мне это рассказывать. И даже язык не поворачивался от шока, чтобы задать вопрос.
— Ты пока молодая и красивая, но время бежит. Если сейчас не родишь, потом будет поздно.
Затем Марина замолчала, видимо, что — то вспоминая. И за это время я кое — как взяла себя в руки и тоненьким голосом спросила:
— А почему у вас нет детей?
— А я в своё время никого не послушала и сделала аборт. Избавилась от ребенка, причем, от любимого мужчины, — отвечала она без стеснения, но с горечью, — думала, всё успею, а пока надо встать на ноги.
Ну, в принципе, я не первый раз слышала нечто подобное. Так поступали многие и тогда, и сейчас. И уж национальная принадлежность особой роли не играла — в такой стране живём.
— И больше не смогли забеременеть?
— Не смогла.
— А Ваш муж? — осторожно произнесла я.
— Ушёл потом к той, которая смогла, — хмыкнула женщина. — Ты пойми, тут не в мужике дело. Что бы с ним ни случилось — есть он у тебя, нет его — главное, чтобы детей настрогал. Я лучше бы родила, воспитывала бы, а уж с ним или без него — уже не так важно. Только вот, в молодости считаешь себя самым умным и гордым. Мол, я особенный, что со мной случится. А потом оказываешься у разбитого корыта.
После продолжительной паузы она вдруг строго добавила:
— Не будь дурой.
Хотела бы я ей рассказать о том, что у меня нет с ней ничего общего. Что у меня нет любимого мужчины, что я не помышляла об абортах и так далее. Но потом поняла, что в этом нет никакой необходимости. Этой женщине корень проблем был неинтересен. Она сказала о главном, и попала в точку.
Мне уже 25. И, Боже, я вдруг со всей остротой осознала, как сильно хочу ребенка…
5
Роза пропустила меня внутрь и зашла следом, закрыв за собой тяжелую дверь.
— Проходи, так встала, как будто первый раз у меня дома!
Я в нерешительности указала ей на мужские сапоги, подумав, что они принадлежат её отцу, с которым мне ещё не довелось познакомиться, отчего и появилось закономерное стеснение.
— А, это брат. Он иногда заглядывает проведать своих любимых сестричек. Я надеюсь, ты не собираешься из — за него скромничать? — щебетала Роза, расстёгивая свои ботфорты. — Хотя, он и красавчик.
Я немного расслабилась и взялась за пуговки пальто.
— Это ваш двоюродный брат? — поинтересовалась я, зная, что их в семье три сестры.
— Нет…родной, точнее, сводный, — выпрямилась она, взглянув мне в глаза, — забыла тебе рассказать об этом пункте своей биографии.
Ничего себе, подумала я. А потом тут же себя одернула, вспомнив о том, что я сама еще много чего «забыла» рассказать ей.
Через минутку мы обе зашли в гостиную, приветствуя сидящих там маму Розы — тётю Эльзу, и двух младших сестер — Мариам и Рипсиме. Четвертый человек в это время стоял у дальнего окна спиной к нам, беседуя по телефону. Я изначально не обратила на него внимания, да и не привыкла прислушиваться к чужому разговору. После нескольких вежливых фраз «Как дела», «Что нового», которыми мы успели перекинуться с семьей Розы, она вдруг потянула меня на выход, на ходу бросая своим:
— Мы умираем с голоду после тренировки. А я ощущаю этот божественный запах мяса и больше не могу терпеть! Кто голодный — идите к нам.
Хихикая, мы вошли в кухню, и я принялась помогать подруге сервировать стол. Спустя минут пять, когда мы уже уплетали вкусное блюдо, что — то параллельно обсуждая, к нам вошёл её сводный брат.
Да, это мог бы быть всего лишь её сводный брат.
Но нет…
Скажите, Небеса, почему среди сотен тысяч жителей нашего города именно вот
