послания из другого мира, в котором он скоро стал ориентироваться лучше, чем в своем собственном. Только голод загонял его домой. Там его частенько отправляли на поиски Марка, который опять где-то болтался, как говорил отец. Обычно Лоу находил его на реке, протекавшей неподалеку, а иногда в реке, где он собирал камни, наблюдал за рыбками и радовался, когда брат строил с ним домик на дереве. Эта речушка рядом с районом новостроек, где они чувствовали себя частью природы, была одним из лучших их воспоминаний. Они возвращались домой в вечерних сумерках с камнями в карманах и в грязной обуви, и Лоу, как старший, получал нагоняй, потому что должен был быть умнее.
* * *
В ту зиму 1967 года Лоу учился в Берлине и не хотел ехать на Рождество в Гарбург, но отец настоял. Марк второй раз завалил выпускные экзамены в школе, хотя был далеко не глуп и учителя его любили. Просто он не видел смысла в знаниях, которые никогда не пригодятся в жизни. Он предпочитал тусоваться с девчонками, болтаться, как говорил отец.
Лоу должен был помочь вразумить его.
«Тебя он послушает».
Отец никогда не понимал Марка. Сам он был абсолютно разумным человеком, а Марк – легкомысленным мечтателем, неорганизованным и чувствительным. Они жили на разных полюсах, одним из которых был разум, а вторым – удовольствие, это слово отец произносил сквозь зубы, скривив рот, словно говоря о чем-то, предназначенном для людей недалеких. На удовольствия не стоило тратить время, жизнь состояла из работы. В свободное от лечения пациентов время отец писал письма в медицинский журнал и участвовал в жизни евангелистской общины. Он был не особенно религиозным, но высоконравственным человеком, исполненным прусского чувства долга. Мать смягчала это теплом, добротой и чувством прекрасного, и, видимо, Марк унаследовал характер от нее, а не от отца. Их тела, мысли и чувства слишком уж разнились. Если отец разочаровался в Марке, то потому, что принципы, определявшие его жизнь, хотя он никогда не говорил о них, не находили у Марка сочувствия. Эти жизненные установки были сформированы войной и чувством вины и нависали над отцом, словно тень. Иногда он молчал за столом, и тогда все чувствовали себя виноватыми, не зная почему. Лоу понимал этот язык намеков лучше Марка. Когда он однажды нарядился на карнавал ковбоем и купил на карманные деньги (тайком, разумеется) пластмассовый пистолет, то спрятал его в подвале. А когда чуть позже хотел забрать, пистолет исчез. Он понял, что отец все узнал. И оба не сказали ни слова об этом.
Насилие было табу. «Только бы не было войны» – таков был моральный императив, определявший все. Лоу принял его безоговорочно, но, повзрослев, разоблачил двойную мораль отца, который молча сидел перед телевизором, когда американцы бомбили Вьетнам, но ругал протестующих студентов, потому что те перешли к насилию. Он говорил, что они не лучше нацистов. И Лоу резко возразил тогда. Его слова, должно быть, глубоко ранили отца, словно разорвали негласный пакт, потому что он погрузился в еще более глубокое укоризненное молчание. В Марке Лоу не нашел поддержки – казалось, тема вины Германии, волновавшая многих, его не трогала. Словно он упал с неба, а не был ветвью немецкого генеалогического древа.
* * *
Марк был принцем из детской сказки. Густые светлые волосы, крепкие руки, сияющие глаза, искренний взгляд, который он не сводил с собеседника. Он был таким обаятельным, что на него невозможно было обижаться. Таким энергичным и веселым, что забывалось, какой груз ему приходилось нести: жизнь матери, которую она отдала ради его жизни. В детстве он казался взрослым, а повзрослев, остался вечным ребенком. И он был единственным, кто не замечал, что боги поцеловали его при рождении. Зато он обладал удивительным талантом попадать в истории. Оказывался не в то время не в том месте и не с теми людьми, прогуливал школу, делал глупости. Лоу то и дело вытаскивал его из передряг.
Когда Лоу уехал в Берлин, Марк оказался предоставлен сам себе. Лоу мучила совесть, но когда он увидел Марка зимой, то был горд и удивлен, как тот повзрослел. На вокзале они крепко обнялись. Марк бурно радовался приезду Лоу. Если отец ожидал, что Лоу поможет ему, то Марк искал в брате союзника.
* * *
Для начала они посетили музыкальный магазинчик в Санкт-Паули. Той осенью хлынул поток новых альбомов, один восхитительнее другого: Disraeli Gears группы Cream, Smiley Smile «Бич Бойз», The Who Sell Out группы The Who, Axis: Bold As Love Хендрикса, Universal Soldier Донована, Their Satanic Majesties Request «Роллинг Стоунз». И пластинка Magical Mystery Tour «Битлз», привезенная из Америки и продававшаяся из-под прилавка за бешеную цену. Продавец дал Лоу и Марку две пары наушников, подключенных к одному усилителю, и они впервые услышали «Дурака на холме» и «Я морж». А еще «Пэнни Лэйн» и «Земляничные поля». Песни на все времена, того же года, что и «Клуб сержанта Пеппера» из альбома века. Эти парни из Ливерпуля, чуть-чуть старше Лоу и Марка, выдавали шедевр за шедевром, и, похоже, без всяких усилий. И не только они. Битлы словно выпустили на свободу творческий вихрь, который заставил мир вращаться все быстрее и быстрее, а не успевшим вскочить на карусель оставалось смотреть вслед и испытывать головокружение. Марк, нацепив наушники, отбивал такт на стойке. Он закрыл глаза. Magical Mystery Tour была не просто пластинка, это был билет в путешествие через пространство и время.
Лоу и Марк могли разложить песни на составляющие. Один исполнял басовую партию, другой отбивал такт. Но если Лоу слушал и анализировал, предпочитая на концертах стоять в сторонке, а не танцевать, то Марк полностью сливался с музыкой. Достаточно было дать ему в руки инструмент, и тот становился уникальным. Лоу годами учился играть на пианино и так и не добился серьезных успехов. Марк заполучил гитару и в короткий срок научился создавать звуки, которых никто еще никогда не слышал. Он разработал ударно-щипковую технику, извлекая из гитары сразу и мелодию, и ритмический стук. Барабанил ладонями по дереву, как шаман, и казалось, что играет целая группа.
Марк не стремился к совершенству. Он играл, чтобы стать свободным. У него было слишком много чувств, чтобы их сдерживать. Раньше он бесконтрольно выплескивал их во внешний мир, которому они были ни к чему. И только музыка помогла чувствам выразиться. Благодаря этому Марк перестал зависеть от бурливших эмоций. Такт, ритм и мелодия естественным образом упорядочили
