еще не перешагнув через порог.
— Найди способ соединить клинок, и твой друг будет жить.
Он бросил взгляд на лежащего под шкурой Силина.
— Хотя, может, ему лучше умереть.
Он произнес это очень тихо, так что ни Василь, ни лекарь его не слышали. Вышел наружу и пропал в темноте переулка. Как будто его и не было.
* * *
Найти кузнеца, который взялся бы за это, оказалось непросто. Все городские кузнецы и оружейники наотрез отказывались браться за работу. Они считали, что перековать сломанный клинок не имеет смысла, особенно принимая во внимание лик Богородицы, запечатленный на нем. Ни у одного христианского мастера не поднялась бы рука даже случайно ударить по священному изображению. И тогда Василь снова отправился в местечко, откуда до этого приводил лекаря к Силину, и нашел кузнеца.
В небольшой кузне, которая стояла на отшибе, за стенами городского посада, горела одинокая толстая свеча. Ее тусклый свет бросал отблески на земляной пол, остывающий багровыми углями кузнечный горн, инструменты, развешанные на стенах.
— Ты Айзенштайн?
Кузнец кивнул и согнулся в поклоне. Выходило это у него не очень хорошо. Привыкшая к тяжелой работе спина гнулась плохо. Василь по-хозяйски прошел внутрь кузни. На деревянном верстаке, под низким закопченным потолком, на чистой тряпице литвин разложил обе половины клинка. Молодой крепкий кузнец, в фартуке из грубой кожи, внимательно их осмотрел. Взял в руки, повертел с разных сторон, потом положил обратно на место.
— Сиятельный пан! Прошу прощения у Вашей милости, я не возьмусь за эту работу.
Василь молчал, ожидая продолжения. Кузнец аккуратно прикрыл клинок тряпицей.
— Это нехороший клинок. Большая удача, что кто-то смог переломить его.
— Почему?
Кузнец посмотрел на литвина исподлобья, стараясь не поднимать головы, чтобы не встретиться взглядом.
— Его… его ковали очень давно. Над ним творили злую магию. Многобожники…
Кузнец подошел к верстаку, с опаской протянул руку к обломкам, так, как если бы перед ним лежала впавшая в зимнюю спячку змея. Он дотронулся до металла кончиками пальцев и тут же отдернул руку. Скривился, как от ожога.
— Я чувствую кровь…
Услышав это, Василь усмехнулся кончиками губ. Еще бы… боевая гусарская карабела. Но то, что он услышал дальше, вмиг стерло улыбку с его лица.
— Его закаляли в крови… человеческой крови.
Последние слова кузнец произнес тихо, чуть слышно.
— И? — Ни один мускул не дрогнул на лице Василя. — Я слышал о таких. Их делали в поганьские времена. Язычники.
— Да, да… вельможный пан говорит правду. Значит, пан меня понимает. Пусть клинок останется как есть. Такое оружие живет кровью. Оно само ведет владельца по пути смерти…
Кузнец начал заворачивать обломки обратно в тряпицу. Но не успел поднять ее со стола, как подошедший Василь положил на нее сверху свою руку.
— Нет! Ты срастишь клинок снова. Богоматерь и молитва помогут тебе справиться с этим.
— Их нанесли сюда, чтобы совладать с его силой…
— Я знаю.
Василь похлопал кузнеца по плечу. При этом он бросил взгляд на его шею и увидел на ней тонкую бечевку. Литвин усмехнулся, довольный своей наблюдательностью. Кузнец увидел его улыбку и, не очень понимая, чем она вызвана, осторожно, тщательно подбирая каждое слово, произнес:
— Но я еврей, я… я не верю в вашего Христа…
Василь улыбнулся еще шире:
— Это не важно. Он поможет тебе независимо от того, веришь ты в Него или нет. Потому что Он есть! И я тоже помогу тебе.
Василь достал из сумки небольшой, но тяжелый кошель и положил поверх ткани. Кузнец молчал. Потом отрицательно покачал головой. Василь снова усмехнулся. Правда, уже совсем не по-доброму. Неуловимым движением он схватил кузнеца за горло. Не успел тот опомниться, как Василь дернул его за веревку, висевшую на крепкой шее, и в руке у него оказался небольшой амулет. Литвин поднес его поближе к глазам. Пораженный кузнец стоял молча, не в силах пошевелиться.
— Так, так… что там у нас! — Василь улыбался. — Ага! «Да благословит тебя Господь и охранит тебя!»
Василь резко дернул амулет на себя и потянул его в свою сторону. Кузнец, как агнец на заклание, пошел за ним. Вместе они подошли поближе к свече. Василь пригляделся. Текст под молитвой был написан особым письмом. На концах каждой буквы были выбиты крючки и кружочки.
— Тайнопись. Чтобы демоны устали читать, вместо того чтобы навредить тебе…
В полной тишине, воцарившейся под сводами кузни, Василь услышал, как кузнец облегченно выдохнул.
— А может, нет? Может, наоборот, чтобы наслать порчу на честных людей? Ну да ладно! Воевода разберется, кто порчу на лошадей наводит.
Литвин резким движением сорвал медальон с шеи кузнеца и положил плоский, отполированный до блеска кусочек металла к себе в сумку. Туда же отправил кошель с монетами. Не произнеся больше ни слова, пошел к выходу. Он ни на мгновение не сомневался, что у порога его окликнут. Поэтому, когда он услышал, что кузнец согласен взяться за работу, он спокойно вернул кошель на место. Кузнец вытянул руку, чтобы принять амулет, но Василь отрицательно покачал головой.
— После, после…
— Мне не надо денег, отдайте его… Я… — его голос сорвался, — я не справлюсь без него.
— Хорошо, — Василь опустил амулет на широкую, покрытую мозолями ладонь. — Денег обратно не возьму. Отнеси в Святую Софию. Глядишь, зачтется тебе!
Кузнец молча кивнул. Подошел к столу, где все еще лежали части сабли. Свернул их обратно в тряпицу и понес к горну. Василь усмехнулся. Только сейчас он заметил, что кузнец сильно припадает на одну ногу.
* * *
В кузнице, затерявшейся на окраине местечка, погруженной в полумрак, под низким закопченным потолком, работал кузнец. Кроваво-красные угли, разогретые горном, бросали на его лицо багровые отблески. Выступившие на лбу капли пота в этом свете были похожи на кровь. Кузнец с силой раздувал меха, разгоняя угли еще сильнее. С каждым толчком рукояти кованые легкие горна выбрасывали поток воздуха в топку. Угли вспыхивали с новой силой. Красные и оранжевые отблески плясали на стенах, отражаясь от массивных деревянных балок и железных крюков. Остро пахло горящими углями и раскаленным металлом.
А за городскими стенами, в доме на Кожевенной улице, на мокрых от пота простынях Силин метался в горячечном бреду своих видений. Лицо его тоже было покрыто потом, из груди вырывалось тяжелое и рваное дыхание. Он погружался в привычный уже зимний мир. Дремучий лес, укутанный снегом, на окраине бесконечных, сливающихся с небом полей. Стволы деревьев, покрытые инеем. Ветви, сгибающиеся под тяжестью снега, тянули к нему свои омертвевшие руки. Ледяной ветер пронзал
