одном из интервью его спросили, что больше всего было неприятного для него на Западе. Он ответил: подлости соотечественников.
На Западе его труды использовали, но совсем не так, как они того заслуживали. А опубликовать их и тем более добиться признания оказалось практически невозможным. Тысячи специалистов тут прочно занимали все места и контролировали все возможности, благодаря которым можно было бы добиться известности и зарабатывать приличные деньги. Они не хотели, естественно, пропустить чужака, да к тому же зачеркивавшего все их труды как псевдонаучные и идеологические. И на Западе он оказался в положении одинокого путника, который идет быстрее и дальше толпы, но идет в одиночестве. Он оказался в положении человека с задатками Шаляпина или Карузо, но обреченного петь только для самого себя и в пустыне. Западная свобода творчества оказалась для него мифом.
На Западе ты свободен писать что хочешь и как хочешь. Но и издатель свободен печатать то, что сочтет нужным и выгодным. И пресса свободна обращать внимание на твою книгу или нет. И магазины свободны приобретать твои книги для продажи или нет. И покупатели свободны покупать их или нет. Запретов и цензуры, какие были в советский период, там нет. Но есть другие, не менее мощные средства помешать появлению нежелательных книг, их распространению и признанию.
Его книги печатали, переводили на десятки языков и всячески прославляли, поскольку они считались антикоммунистическими и антисоветскими. А как только разобрались, что они — нечто иное, хотя в них советское общество в изображалось в мрачном виде, отношение к ним резко изменилось, причем — как по команде. Почему «как»? Без «как», именно по команде из соответствующих центров. К счастью, он успел приобрести определенную репутацию и благодаря ей еще как-то держался на поверхности.
Свобода слова! Один из мифов века. На Западе допускали и поощряли критику советского общества, которую запрещали в Советском Союзе, и это воспринималось как наличие свободы слова на Западе и отсутствие такой свободы в Советском Союзе. Но в Советском Союзе разрешали и поощряли критику западного общества, которую далеко не всегда допускали на Западе. Но никто не рассматривал это как признак свободы слова в Советском Союзе и отсутствия таковой на Западе. Считалось, будто на Западе ты можешь говорить и печатать что угодно. И он, Писатель, разделял эту иллюзию. Он тогда не знал, что на Западе есть свои средства ограничения на свободу слова, более эффективные, чем советская цензура. Вернее, он что-то читал на эту тему, но не верил, как и все, считал это лживой советской пропагандой.
В 1990 году ему вернули советское гражданство и сняли формальный запрет на его сочинения — горбачевцы захотели привлечь его на свою сторону или хотя бы ослабить его критику горбачевизма. В России появились кое-какие публикации о нем, стали упоминать его имя. Некоторые издательства и журналы решили печатать его книги и даже кое-что напечатали. Но очень скоро это кончилось. Все те, кто держал его в изоляции все годы до перестройки и вследствие усилий кого он был выброшен из страны, остались на своих местах. Их отношение к нему как к самому опасному для них врагу осталось прежним. Публикации прекратились, так и не начавшись всерьез. Начался тот же бойкот, причем — теперь поддержанный со стороны Запада. Плюс к тому прибавился новый фактор — российская интеллектуальная среда стала стремительно превращаться в поле, зарастающее сорняками словоблудия, невежества, мракобесия, жульничества. «Прорасти» в этом поле с его идеями, для понимания и признания которых нужны были ум, образование, способности, нравственность и великодушие, было абсолютно невозможно. Так стоило ли идти дальше?! И куда идти?! И не кончился ли этот путь вообще?!
Первый вечер в Москве
Философ приготовил незамысловатый ужин. Бутылка водки. Сыр. Колбаса. Картошка. По нынешним временам и это в Москве — роскошь. Выпили за встречу. Поговорили о том о сем.
П: Как чувствует себя твоя жена?
Ф: Так себе. Сейчас прихворнула. Но на неделе непременно выберется сюда.
П: А не опасно оставаться в деревне? Может быть, привезти ее сюда. Тут все-таки больницы. Медицина.
Ф: Ты шутишь! От прежней бесплатной советской медицины и следа не осталось. Теперь это — недосягаемая мечта. Не верится, что она была. А мы смеялись, на заграничную медицину зарились. Жена и слушать не хочет о нынешних больницах. Предпочитает народные средства. Дешево. И помогает!
П: В общем, возвращаемся назад, к предкам. Ну что же, выпьем хотя бы за предков!
Ф: Тут ходили слухи, будто ты эти годы пил запоем. Это верно?
П: Чушь, конечно. Выпивал изредка. А на пьянство денег не было. И пить не с кем было. Да и не хотелось, — России для этого не хватало.
Ф: Странно, на Западе пьют больше, а выпить не с кем! Ты сам говорил, что в Германии 5 миллионов алкоголиков.
П: Ты же знаешь, для русского человека главное в выпивке — разговор по душам.
Ф: У тебя никаких родственников не осталось?
П: Нет.
Ф: Как так получилось, что ты остался без семьи и без детей?!
П: Символично получилось: я, психологический коммунист, остался без потомства. А как твои дети и внуки?
Ф: Коммунизм строили выходцы из рабочих и крестьян. И строили для рабочих и крестьян. А построилось другое. Мы стали профессорами, директорами, заведующими и т.д. Наши дети стали детьми представителей средних и высших слоев. У них другое воспитание, образование. Другие претензии к жизни. Им не надо было мерзнуть, голодать, погибать в боях, гробить жизнь на стройках. Одним словом...
П: Одним словом, твои дети приветствовали то, что началось после 85-го года.
Ф: И готовили этот переворот.
П: А сейчас?
Ф: В чем-то разочаровались. Но в общем и целом пристроились. И даже с какой-то выгодой. Квартиры хорошие купили. За границей бывают. Внуки свободно говорят по-английски. Будут дипломатами. Или в международном бизнесе. Мы почти не встречаемся. Я для них «коммуняка». О тебе и слушать не хотят. Считают, что ты предал прежние диссидентские идеалы.
П: Одним словом, порвалась связь времен.
Ф: Я знаю, ты с юности руководствовался принципом «Все мое ношу с собой». Но остаться верным ему в наше время, когда все стремятся нахватать как можно больше, обзавестись собственностью, для этого надо быть...
П: Ненормальным? Согласен. Но, как говорится, горбатого могила исправит. Извини,
