все после этой дезинфекции и бешеной скачки целы и здоровы прибыли в лагери, занявшие громадное поле и представлявшие целый большой город длинных сараев с деревянными цементными или земляными полами. В каждом таком сарае находилось штук 30 или 40 приличных кроватей, но белье и одеяла требовали самой тщательной дезинфекции, а грязь белья и пыль одеял уподоблялись дезинфекционной камере и дороге, по которой мы приехали. Но что же было делать? Пришлось устраиваться и в этой образцовой обстановке.
Счастье наше, что мы прибыли на «Капуртале», офицеры которого, зная милые французские порядки, приехали скоро в лагерь, чтобы ознакомиться, как мы устроены и не нужно ли нам чего. Мы пропутались с этой ерундой до девяти часов вечера, благодаря чему никто толком не ел, пить и совсем было нечего. Англичане сейчас же распорядились: появилось молоко, хлеб и еще что-то, а мы с А. И. Шамшиным, обладая хорошим чутьем, мигом нашли кабачок, запаслись красным вином, вытащили консервы, и кружок наш мирно поужинал, болтая о пережитом.
В общем, чувствовалось, что компания наша сильно поредела; по дороге это было одно общество, а попав в лагерь, все разбились по своим группам. У нас образовалась торгово-промышленная – буржуи. В нее вошли мы, Чудаков, Н. А. Михайлов с сыном, Швецовы, Шамшин, Крестовниковы, Анпенов, В. А. Смирнов, Сапожков, И. Ф. Юницкий, В. С. Вишняков, сенатор В. Н. Смольянинов, генерал Леонтович, семья генерала Дурново. Образовалась другая военная группа из полковников и младших чинов, но с ней у нас было мало сношений, связующим звеном с ней были названные генералы. Еще была группа Охотниковых, теперь это наши друзья. Были еще две гречанки, около которых таяли такие старички «а ла Шамшин» и Швецов Борис. Была еще милейшая и безалаберная Мария Петровна Мешкова, вскружившая головы англичанам на «Капуртале», благодаря чему мы ели отличные шоколадные конфеты.
Поужинав, стали мы собираться ко сну. В нашем бараке оставалось еще несколько свободных кроватей. Б. Швецов и А. И. Шамшин куда-то ушли, и мы не слыхали, как они вернулись, но утром просто умерли со смеха: рядом с Б. Швецовым, чистеньким и аккуратным, спала отвратительная, кудластая, ободранная и грязная мегера. Бог знает, когда и как попала она в наш барак, но, видно, зайдя в него, она увидала свободную койку и устроилась на ней. Поднялся шум и гам, смеялись над Борисом, и после больших усилий эту даму выставили из барака. Жизнь пошла своим чередом.
Благодаря англичанам мы пользовались полной свободой, уходили и приходили, куда и когда хотели, чего не было с другими беженцами, прибывшими с другими пароходами; тех несчастных загнали в бараки, окруженные проволокой, и в течение двух недель никуда не пускали и кормили самым скверным образом. Мы же были на особом положении. Стол полагался нам два раза в день из четырех блюд с красным вином – все это было плохо и скоро опротивело, почему, у кого были деньги, уж на третий-четвертый день стали ездить в город кормиться, но для безденежных и это было благодеянием.
Конечно, первое, что с прибытием на берег вызвало наш интерес, это газеты, которых не видали давно, особенно иностранных. Каждое сообщение о России и творящегося в ней вызывало общий интерес, всем хотелось разгадать одесскую катастрофу – что принудило французов бросить ее, но ясного определенного ответа не было. То французские войска заражались большевизмом и не хотели драться с ними, то Клемансо где-то сказал, [что] положение Франции таково, что Россия только со временем будет в состоянии понять этот поступок и, узнав, извинит Францию. Вообще же газетные сообщения о России были ничтожны и не заслуживали веры, как исходившие в большинстве случаев из большевистских источников, но газеты все-таки покупались во множестве и из-за пользования ими доходило почти до ссоры. В остальном же жили дружно, играли в преферанс, и даже Михаил Васильевич принимал в нем участие, проигрывая ежедневно Шамшину, большому мастеру этого дела.
Дни шли за днями, и единственно интересное, что было у нас под руками, это город, ныне Салоники, а раньше, в давно прошедшие времена, Солунь и Фесалоника. В нем сохранились остатки римского владычества в виде триумфальной арки, прекрасные базилики, относящиеся к первым векам христианства. К великому горю дивная базилика, где хранились мощи святого Димитрия Солунского, большая, великолепная, с античными колоннадами и мозаикой, превращена последним пожаром в полную развалину. Другая базилика обращена в трехэтажную ночлежку, понадобившуюся для погорельцев, так как до 80 000 осталось без крова. Храм Софии стоит, на счастье, в полной неприкосновенности: раньше он был обращен в мечеть, а с переходом Салоник к грекам стал опять православным. Город же почти весь уничтожен пожаром и напоминает собой развалины Помпеи. Чудом сохранились старинные Турецкие бани, говорят, им уж 600 лет. Это очень интересное здание, которое так и дышит Востоком. За три недели, что пришлось мне прожить в Салониках, я раз пять побывал в них, стараясь очиститься и от дорожной грязи, и грязи французской дезинфекционной камеры.
Над городом высилось множество белых, тонких как свечи, минаретов, многие из них были с обвалившимися верхушками, а мечети погибли в пожаре. Сам город расположен на склоне горы, увенчанной старинной генуэзской крепостью, куда, к сожалению, я не попал. Видно только, что она очень большая, стены и башни ее спускаются по направлению к городу и там высоко сливаются с ним. За последние годы Солунь приобрел исключительное в военном отношении значение как база союзных войск, потерпевших полную неудачу в Дарданеллах и зацепившихся за это место. Союзники стали стягивать сюда силы для нанесения того удара германцам, который разрушил тысячелетнюю монархию Габсбургов и с непреклонной головы Вильгельма сорвал корону, а самую Германию заставил подписать неслыханный позорный мир. Результаты этого страшного напряжения, развитого здесь союзниками, сказываются на каждом шагу. Недаром Вильгельм выразился о Салониках как о человеческом зверинце.
В то время, когда мы попали туда, война фактически кончилась, но мир еще не был подписан, почему город и окрестности его были переполнены войсками, кажется, всех национальностей и всевозможных окрасок. Больше всего было видно англичан, прекрасно одетых, здоровых, статных, таких же шотландцев с голыми коленками, множество французов в их голубых мундирах, мелких и плюгавых; крупные великолепные сербы, пленные болгары, немцы, австрийцы, американцы; наши бедные русские солдаты со всего ее необъятного пространства; итальянцы, греки, турки. Но особенно выделялись богатыри, совершенно чернокожие французские колониальные войска, великолепно обмундированные в голубые мундиры и красные фески. Они, статные, своеобразно красивые, так и бросались в глаза своими могучими фигурами; нам говорили, что между ними были даже людоеды, которых можно было узнать по какому-то особому устройству зубов, искусственно оттачиваемых. Были
