любимой женщины, за нею возникает большой Другой, которого субъект всегда предпочтет женщине, способной одарить его всего лишь удовольствием, но не наслаждением, т. е. jouissance: любимая женщина скорее является препятствием в привилегированном отношении субъекта к его настоящему партнеру – Другому.
Любовь к Другому является совершенной формой любви, когда любовь перестает отличаться от своей противоположности и становится смертельной для субъекта (что заметил ещё Фрейд в По ту сторону принципа удовольствия). Поэтому любовь к Другому может быть определена только через смерть, маркируя точку, в которой нарциссизм реализуется как влечение к смерти, когда Реальное возвращает свой взгляд и когда в этом обмене взглядами нет больше слепоты в любви. «Любовная лодка разбилась о быт», – повторяет Маяковский в предсмертной записке свои более ранние стихи. Такая позиция и выражает «истинную любовь» – слишком истинную для того, чтобы её выдерживать.
Сексуальность, агентура и наслаждение: смена методологии (от фрейдовского психоанализа к лакановскому jouissance féminine)
Про Лилю, в отличие от Оси, неизвестно документально, была ли она официальным агентом ГПУ, ЧК и затем НКВД, кроме обнаруженной в архивах записи о предоставленном при получении ею в 1922 году заграничного паспорта «удостоверения ГПУ от 19/VII № 15073».[329] Однако это не столь важно, так как мы знаем: в постреволюционную эпоху в СССР был сформирован такой тип общества, где каждый субъект был поставлен в ситуацию, когда необходимо доносить о «маленьких грязных секретах» другого. Практики создания «нового народа» неизбежно осуществляются через фантазию врага, а враги могут быть как явными, видимыми, так и невидимыми. Таким явным, видимым врагом был, например, Николай Гумилев, в аресте, допросах и расстреле которого принял участие в 1921 году завсегдатай Лилиного салона и всеобщий друг Яня Агранов, тоже превратившийся уже в 30-е годы в видимого врага советской власти и тоже закончивший расстрелом. Живя в 30-е годы с Примаковым в Ленинграде, Лиля, жена большого военного начальника и важная советская дама, часто приходила к Ахматовой, вдове расстрелянного Гумилева. Конечно, вопрос о роли Агранова в судьбе Гумилева в их беседах, очевидно, не возникал. Гораздо более важным аппаратом тоталитарного общества является аппарат секретной агентуры по разоблачению невидимых, врагов, задача которого состоит не в том, чтобы просто выявить врага, сделав его видимым, но сформировать ситуацию, когда враг воспринимается как существующий повсюду, но никогда не является ясно видимым. В таком случае каждый член общества подозревает другого в наличии «маленьких грязных секретов». Это эффект, когда враг неожиданно может обнаружиться в качестве соседа, друга, супруги/супруга, детей или родителей. Бытие агентом в этом контексте означает не совершение различных враждебных действий, например, предательства Родины, фиксируемых на уровне максим категорического императива, а просто осуществление функции жизни как формы выживания. Поэтому мы не можем проследить в коммуникации Лили Брик и людей её круга (а предполагается, что органами ГПУ была задействована вся Лилина семья – и мать Елена Юльевна, и сестра Эльза, и муж Эльзы знаменитый французский писатель-коммунист Луи Арагон) каких-либо намеков на маркировку агентурной субъективности в терминах классической этики.
Общая ситуация сталинского террора парадоксальным образом создает возможность для субъекта и к самому себе также относится как к врагу, то есть чувствовать себя виновным перед властью. Если ты не являешься фанатичным приверженцем системы, а ведешь обычную бытовую жизнь, ты, тем самым, уже виновен перед системой, так как не отдаешь ей всего себя, как она того требует. Поэтому очевидно, что «обычный» субъект тоталитарной системы сплошь состоит из «маленьких грязных секретов» и готов в любой момент признать себя её врагом: недаром, когда арестовали Примакова, Лиля подумала, что он на самом деле виновен, и что арест Красношекова действительно был связан с финансовыми махинациями Промбанка. «Агентурная субъективность» является неизбежно перверсивной. Поэтому в Лилином салоне не существовало сексуальных или моральных запретов: соблюдались лишь внешние формы приличия, так как Лиля не любила богемные формы жизни. При этом «быть агентом» вовсе не означало быть аскетичным субъектом, и практики агентуры вполне сочетались с практиками перверсивных сексуальных наслаждений.
С другой стороны, Лилина агентурная сексуальность все же явно не укладывается в рамки модели перверсивной сексуальности, представляемой классическим психоанализом в терминах вины – и в этом состоит отличие Лили от других женских сексуальных символов эпохи (например, Зинаиды Мейерхольд, Зои Федоровой или Татьяны Окуневской). И если попытаться ответить на вопрос, почему Лиля становится агентом ГПУ (хотя, на первый взгляд, может показаться случайностью, что когда Лиле потребовалась виза для поездки в Англию к матери в 1921 году, которую можно было получить только в Риге, Лиля провела там 4 месяца, «оказывая, – по её словам, – некоторые услуги ЧК», и где её любовником был Михаил Альтер), то мы сможем уточнить структуру Лилиной сексуальности.
Как известно, в классическом психоанализе рассматриваются две основные фигуры патернальной власти: первая – это эдипальный Отец, воплощающий Закон и символический порядок, подчиняющий и контролирующий человеческое желание, вторая – это архаический Отец (из работы Фрейда Тотем и табу), который не подчиняется Закону и обладает всей полнотой власти и наслаждения (ему принадлежат все женщины племени и все привилегии). Этот непристойный, примордиальный тип власти подчиняет субъекта императиву наслаждения. В первом случае желание связано с законом, во втором – нет, поэтому функционирует на уровне не удовольствия, а наслаждения. Феномен Лили Брик был связан с тем, что её избыточная сексуальность, проявившаяся ещё в детстве, конечно же, не могла уложиться в эдипальные рамки. Поэтому еще в подростковом возрасте Лиля на глазах у бабушки, куда её отправили родители подальше от ухаживаний мальчиков, не выходя из квартиры (ей это было запрещено) соблазняет собственного дядю, смело нарушая эдипальные запреты. Обратим внимание, что идентифицируясь с Осей, его образованностью, сдержанностью и литературной эрудицией, Лиля на самом деле благодаря их браку получила возможность доступа к невероятному, неограниченному законом наслаждению: ведь за Осей стояло богатство его миллионера-отца (фирма Макса Брика скупала и перепродавала кораллы). Затем – советская власть (которой в 1920 году стал в качестве юрисконсульта ЧК официально служить Ося, что сразу же улучшило их материальное положение; в частности, они тут же переехали из тесного жилья в Полуэктовом переулке в более просторную квартиру в Водопьяном) – главный источник непристойного наслаждения в постреволюционную эпоху. Как известно, в Москве в это время не было культурного сообщества, более преданного советской власти, чем сообщество дома Лили и Осипа Бриков (Володины гонорары в первую очередь обеспечивали богатую жизнь этому дому, на что обращает специальное внимание Роман Якобсон). Только к концу Лилиной жизни ей стала помогать Эльза
