нужна ничья жалость, и ничья помощь, и ничьи подачки. Тем временем они начали называть меня и моих парней Кинкейдами-контрабандистами.
Роули возвращается к первой странице бухгалтерской книги и ведет пальцем по одному столбцу, где указано, сколько мы выплачиваем людям за виски, потом по другому, где записаны суммы, которые мы привозим домой из Роанока, и одобрительно хмыкает:
– Настоящие деньги за виски зарабатываются на его перепродаже.
Он прав. Я согласно угукаю, но, по правде говоря, в эту минуту трудно думать о числах. Причина – жар, исходящий от тела Роули. Оно всего в паре дюймов от моей руки, и если я шевельну локтем, то коснусь его. И запах его я тоже чую. И этот запах мне не неприятен. Отнюдь.
Догадываюсь, Роули знает, что рядом с ним меня охватывает возбуждение. Он находит способы дать мне понять, что с ним происходит то же самое. Пару недель назад он хотел свозить меня в Лурейские пещеры, поглядеть на те скалы, что так похожи на оплывший воск. Я сказала нет. Пару раз предлагал сходить в кино. И на это я тоже сказала нет. Он не устает искать поводы остаться со мной наедине – в основном деловые поводы, разумеется, – например, поехать в лес, пострелять из автоматической винтовки на тот случай, если нам понадобится позаимствовать парочку из армейских излишков. Я поддерживаю деловой тон, но, даже занимаясь бухгалтерией, мы смеемся шуткам друг друга чуть слишком громко и косимся друг на друга чуть чаще, чем нужно. Как сейчас.
Роули тянется за бутылкой кока-колы. Она вся в водяных бисеринках, словно само стекло вспотело, и я искоса наблюдаю, как он прижимает бутылочное горлышко к краю стола и сбивает крышку тренированным ударом кулака. Делает долгий глоток и, не глядя на меня – мы оба изучаем гроссбух, – передает мне бутылку.
Сладость обволакивает мой язык, газ щекочет нос, но единственное, о чем я могу думать, – это что сейчас беру в рот то, что лишь мгновение назад было во рту Роули. Это вкусно. И волнующе. Одновременно. Что-то вроде поцелуя на расстоянии. Но что я об этом знаю? За мной никогда не ухаживали, меня никогда не целовали.
Роули берет коробку попкорна «Крекер Джекс», которую принес вместе с кока-колой. Руки у него сильные, но худые, со слегка волосатыми фалангами и все теми же темными полумесяцами машинного масла под каждым ногтем. Он просовывает большой палец под крышку и открывает ее со звонким «чпок», затем высыпает жменьку лакомства себе в рот. Опять же не глядя на меня, протягивает коробку, и я беру ее.
Когда я закидываю кукурузные шарики в рот, они одновременно и липкие, и солоноватые, и сладкие, и хрустящие. Мне хочется запить их кока-колой, но если я потянусь за бутылкой, то могу случайно коснуться руки Роули. Тогда он снова подает ее мне. Мы продолжаем передавать друг другу то бутылку, то коробку, разговаривая о том, что, может быть, сто́ит выдать премию водителям, потом Роули вытряхивает из коробки сюрприз – ярко-голубой «джек»-волчок. Он похож на крохотную звездочку с шариками на кончиках лучей.
– Держи, – он кладет «джека» мне на ладонь. – Это тебе.
Это всего лишь безделица, игрушка, но ощущается как нечто большее, как дар, как приношение, и я сжимаю пальцы вокруг нее так сильно, что она впивается мне в кожу, а потом ставлю на стол, потому что я никогда не целовалась, и Роули не должен быть первым. Несмотря на все его разглагольствования о том, что он работает со мной, а не на меня, я плачу этому мужчине зарплату, и если я позволю чему-то случиться, от этого не будет ничего, кроме проблем.
Роули берет волчок, раскручивает его большим и указательным пальцами, и мы оба смотрим, как он крутится, голубое смазанное пятно, потом замедляется, кренится и наконец опрокидывается на бок.
Через два дня мы подъезжаем к мастерской Шорти как раз к тому времени, как восходящее солнце окрашивает подбрюшье серых облаков в розовый тон. Еще не успев смыть с лица дорожную пыль, я присаживаюсь на капот рядом с Роули. Я снова чую его запах, и хотя он такой же потный и грязный, как я сама, меня все равно накрывает возбуждение. Снова. Но я должна думать о деле.
Я тщательно пересчитываю деньги, Роули перепроверяет мои результаты и складывает стопками банкноты. Одна тысяча восемьсот сорок пять долларов. После выплат нашим производителям виски у нас останется чистыми семьсот двадцать. Я откладываю по сорок на долю каждого водителя, включая себя и Роули, и убираю остальные обратно в сумку, чтобы положить их на счет «Кинкейд Холдингс» в Кэйвудском банке.
Роули сует двадцать долларов в бумажник, потом достает из кармана куртки конверт и вкладывает туда остальные двадцать.
– Выплачиваешь долги? Какой-то крокодил-ростовщик сцапал тебя своими челюстями?
Он отрицательно качает головой, и на его лице появляется странное, почти смущенное выражение.
– Я время от времени посылаю понемногу ма.
Роули никогда не говорил о своей семье, а я старалась держать дистанцию, поэтому никогда не допытывалась. Но он сам дал мне повод.
– Ты знаешь о Кинкейдах все, – говорю я. – Расскажи мне о Роули.
Вместо того чтобы сразу ответить, он некоторое время разглядывает конверт.
– Мы жили на той стороне Блуфилда, что относится к Западной Виргинии, – наконец начинает он. – Но па был лучшим механиком в этом проклятом городишке. Первый человек в округе, который начал делать собственные машины. Вот только он сделал ставку на пар.
– Пар… Эти двигатели постоянно взрываются.
– Я говорил ему, что будущее за бензином, но па не желал слушать. Я же был ребенком. Что я понимал? Он построил машину, которая, как он думал, вышибет Генри Форда из бизнеса… – Роули качает головой. – Клятая тварь взорвалась, точно ящик динамита. Па лишился обеих рук. Ма пошла в горничные, чтобы прокормить нас, семерых детей. Надрывалась, работая на виргинской стороне Блуфилда…
– Где живут дамочки в белых перчатках.
– Я не мог дождаться, когда уберусь оттуда к дьяволу.
– Это мне знакомо.
Глава 41
– Насколько коротко ты хочешь?
– Коротко. Но не слишком коротко.
Я устраиваюсь на стуле, и тетушка Фэй закалывает простыню, обернув ею мои плечи.
– Этот парнишка Роули, конечно, красавчик…
– Я не поэтому его наняла.
Не хочу говорить о Роули. Обвожу взглядом комнату, которую Джейн называла своим будуаром. Я всегда ненавидела это чванливое слово – «бу-ду-ар», поэтому называю ее гардеробной. Но мой скудный гардероб из нескольких платьев, занимающих лишь малую
