М. Галущук.
Навстречу мне поднялся молодой человек в рубахе защитного цвета, но без погон.
– Разрешите представиться, господин подполковник, – приват-доцент Московского университета Михаил Иванович Ковалевский.
– Математик, конечно.
– Да, математик, – ответил он, улыбаясь. – Я к вам вот по какому поводу: вчера, возвращаясь в свою автомобильную колонну, в которой я временно служу добровольцем-шофером, я случайно заночевал у вашего командира второго парка, который, узнав, что я тягощусь малосодержательной работой в колонне, порекомендовал мне обратиться к вам с просьбой принять меня – неофициально, конечно, – вместе с моим грузовичком в шестую батарею, где я рассчитываю быть более полезным, чем в автомобильной колонне, исполняя крайне разнообразные, но в высшей степени скучные поручения.
Само собой разумеется, что я более чем охотно дал свое согласие и приобрел для батареи прекрасную машину и милого, интересного члена для нашей офицерской батарейной семьи.
– А у вас в колонне не сочтут вас дезертиром?
– Конечно, нет. Я съезжу туда завтра и заявлю им, что ухожу, а машину верну тогда, когда в ней не будет больше надобности.
В батарее М. И. Ковалевскому нашелся помощник-шофер, и с этих пор 6-я батарея была всегда обеспечена продовольствием и фуражом раньше всех других частей дивизии. И ежедневно уже с утра все эти продукты питания доставлялись в батарею на машине быстро и без хлопот, сопряженных с перевозкой их на лошадях.
* * *
Мы вернулись на старые позиции. Мы опять в своей милой землянке. Жизнь пошла так, будто мы и не уходили отсюда, и только ночью все звуки ружейных выстрелов и разрывов летящих в наши окопы мин неприятеля казались нам глуше и несколько дальше.
В новой линии пехотных окопов все время идет работа. Трупы, оставаясь на местах, уже основательно засыпаны землей, и хотя еще в окопах стоит трупный запах, но он настолько уже мало чувствуется, что никто не обращает на него никакого внимания. Окопы укрепляются, расширяются, роются ходы сообщения, землянки, и только один правый окоп под горкой, занятой неприятелем, хотя и переделанный насколько возможно, остается все в тех же тяжелых условиях: под постоянным обстрелом сидящих на горке немцев.
Нашу дивизию присоединили к корпусу, стоящему вправо от нас, и новый командир корпуса пожелал лично познакомиться с расположением дивизии на позициях. Командир корпуса произвел обход окопов второй линии, а о первой выслушал доклад начальника дивизии генерала Саввича. Вид у командира корпуса грозный, говорит отрывисто и авторитетно, возражений или указаний не любит. Командир 2-го полка хотел обратить его внимание на тяжелое положение батальона, находящегося в этом правом, совершенно не пригодном ни для какой цели окопе, и, приложив руку к козырьку фуражки, обратился к командиру корпуса со следующими словами:
– Ваше превосходительство, разрешите доложить, что сидящий в окопе батальон моего полка рискует каждую минуту погибнуть без выстрела, если германцам вздумается нас атаковать: они прямо соскочат сверху вниз. Ввиду же некоторых особенностей в расположении этого окопа батальон ежедневно терпит убыль в людях убитыми и ранеными, и прошу вашего разрешения перевести батальон назад, во вторую линию, отстоящую от первой всего лишь саженей на 40–45.
Командир корпуса очень внимательно выслушал этот горячий доклад командира 2-го полка, а затем совершенно неожиданно для всех нас произнес:
– Полковник, назад ни шагу Так и остался батальон нести свой тяжелый крест на своем бесполезном посту только из-за того, что генералу угодно было сказать, как он, вероятно, думал, красивое слово.
* * *
Далеко в тылу у неприятеля, на пригорке, раскинулось небольшое местечко Городище.
Далеко оно, так далеко, что немцы считали себя в полной безопасности от огня наших орудий, снаряды которых туда не долетают. Пробовали уже несколько раз разные батареи обстреливать Городище, но неудачно. А между тем это местечко превратилось у немцев в увеселительное место для отдыхающих от трудов военного времени офицеров. По тем сведениям, которые до нас доходили, в этом местечке у них открылся целый ряд разных увеселительных мест: кафе, всевозможных кабаре, ресторанов. Мне лично долгое время не давала покоя мысль, как бы нарушить их слишком беспечную жизнь в Городище, и наконец, не вытерпев, я приволок одно из орудий 6-й батареи к самым нашим пехотным окопам.
Подрыв возможно больше хобот орудия, я выпустил по Городищу первую гранату и, к радости своей, увидел посередине главной улицы местечка столб взлетевшей вверх пыли. Через две-три минуты там начался пожар от зажигательных снарядов, и мне в бинокль было видно, какую панику выстрелы моего орудия произвели среди в покое отдыхающих обитателей местечка. Перепуганные люди выскакивали из домов и в страхе устремлялись в открытое поле.
Едва я успел выпустить по Городищу шесть-семь снарядов, как мое стоящее у окопов орудие подверглось жестокой бомбардировке сразу с двух сторон, и моя оставленная отошедшими в сторону людьми легкомысленная пушка одна сиротливо стояла в дыму разрывов германских снарядов.
В этот же день, к вечеру, наш штаб дивизии в деревне Вольна подвергся ответному обстрелу со стороны неприятеля, и я получил приказание от командира бригады «прекратить эту авантюру». Милейший же наш ветеринарный врач Н. И. Неволин впоследствии водил каждого, кто попадал к нему в руки, к порогу своей избы и, показывая на небольшую воронку [от] германского снаряда, говорил:
– Вот, посмотрите. А мне дают ордена без мечей63.
* * *
Жизнь на позициях пошла почти мирным порядком. С нашей стороны наступлений больше не предвиделось. Противник, тоже как будто утомленный предыдущим боевым периодом, инициатива которого все время исходила от нас, рад был наступившему тихому времени и даже по ночам почти прекратил выпуск своих мин по нашим окопам. Зато часовые его зорко следили, и случаи гибели неосторожно подвернувшихся под германские пули у амбразур наших солдат стали повторяться все чаще и чаще.
Только одно обстоятельство нарушало всеобщий покой: это постоянная горячая стрельба в тылу германских окопов, маневры германцев, как у нас говорили, но мы уже к ней привыкли и не обращали на нее никакого внимания.
Газовые атаки тоже совершенно прекратились, и на позициях потянулась однообразная, скучная жизнь – вплоть до 25 октября, когда уже легкие заморозки по утрам начали сковывать землю и лужи подергиваться слоем блестящего льда. В этот день к вечеру из штаба дивизии меня потребовали к телефону:
– Пришел перебежчик-пруссак, писарь из штаба, и принес с собой копию диспозиции для боя, назначенного ровно с четырех часов утра завтра, двадцать шестого октября. По этому документу следует, что позиции нашей дивизии и левый фланг шестьдесят девятой дивизии будут атакованы германцами,
