нет и ничего мне сказать не могут. Иду к Никонову, он говорит, что действительно пароходов нет, что надо подождать, и записал мой адрес с обещанием сообщить тотчас, когда что-либо узна́ется. Вот тебе и осведомленное начальство! Значит, сиди и жди у моря погоды, а там – что Бог даст.
Прихожу на другой день – все то же. На третий Никонов советует зайти к начальнику порта адмиралу Шрамченко. Иду. Тот принимает с распростертыми объятиями: он знаком с Михаилом Васильевичем, с Сергеем Васильевичем, очень рад, отправил бы с миноносцем, но такой только что ушел, другой пойдет на буксире, но ехать не советует. Тут он вспоминает, что в Константинополе находится С. С. Крым, бывший глава Крымского правительства, что он на днях уезжает в Ялту на своем пароходе и поручает какому-то господину переговорить с Крымом. Тот обещает о результате сообщить мне. Слава Богу, что-то намечается. Но проходит день-другой, ответа нет, есть пароходы, идущие в Новороссийск, я бы рад ехать с ними, но нужна английская виза, а достать ее требуется целая неделя.
Пароход в Ялту
Взяла меня жуть – деньги так и летят! Иду к атташе, тот просит зайти завтра утром, чтобы дать мне чиновника для отправления к англичанам, и виза будет дана моментально, но вечером этого дня получаю записку, что Крым едет завтра и просит быть на пароходе, но в котором часу – ни слова. А как он снимется часов в семь утра? Вот будет беда! А Крым едет прямо в Ялту. Встаю чуть ли не в четыре, мой гостиничный лакей наваливает себе на спину багаж за 150 руб. Заплатив за шесть суток почему-то 1900 руб. только за комнату (администрация – все французы), я с радостью бегу к Золотому Рогу, прохожу таможню, платя кому-то еще 100 руб., сажусь на лодку за 150 руб., и без больших хлопот нахожу пароход «Христофорус» – слава Богу, он не ушел! Вхожу по трапу, платя за подъем багажа еще 50 руб., и наконец чувствую себя успокоенным. Эта неделя нагнала на меня такого страху, что только тут я увидал, как я волновался. Со мной случилась настоящая реакция, как-то я весь опустился и съежился и на душе только и была мысль: ну, слава Богу, теперь-то я уеду!
В первое время я даже не обращал внимания на пароход, который должен забрать меня с собой, но потом, когда несколько отошел, заметил, что это просто «грузовик». Думая найти на нем каюты, начал спускаться по лестнице и попал в помещение, занятое Крымом. Там были его жена, дочь, а через несколько времени пришел и он сам. Поздоровавшись, он сообщил мне, что это, собственно, помещение для капитана, которое теперь занято им, арендатором парохода Айвазом и семьей доктора Никонова, его коллегой по Крымскому правительству, а что Набоков, тоже его коллега, помещается на палубе, так как больше мест нет, что и мне предстоит устроиться там же.
Выйдя на палубу, я начал оглядываться – нет ли свободной скамьи, чтобы пристроиться? Но на всем пароходе ни одной скамьи не оказалось, а пассажиры сидели и лежали на своих тюках и сундуках. Двигаться было решительно некуда. Более опытные пасажиры имели при себе складные кровати, я же ехал с моим крохотным багажом и решительно не знал, как мне быть, да и не имел понятия, сколько времени придется прожить на пароходе.
Время же для поездки морем самое подозрительное. Я взобрался на него 11-го сентября, т. е. в самое время для равноденственных бурь. В Золотом Роге, конечно, все было прекрасно, день был жаркий, солнце сияло над поразительной по красоте панорамой, но, выйдя в открытое море, мы могли попасть в серьезную переделку. А борты у парохода не выше аршина, да и сам он, сильно загруженный, невысоко поднимался над уровнем воды. Таким образом, в случае бури или даже сильной качки надо было ожидать, что все мы, палубные пассажиры, окажемся в воде, а если – не дай Бог! – пойдет еще дождь, то положение пасажиров – а их набралось человек 100 – будет безвыходным. Мысли эти мелькали одна за другой, но ни какие силы не заставили бы, кажется, меня покинуть это неудобное, но так долго и с такими волненями ожиданное судно.
Присаживаясь то тут, то там, на чужие багажи, я познакомился с Никоновым: он со своими товарищами, крымскими министрами, прибыл сюда из Афин и вот уж 10 дней сидят на этом пароходе, ожидая ежедневно его отплытия, но какие-то дела все его задерживали. По этой причине они все, так же как и я, совершенно изнервничались. Хотя мое положение в городе было несомненно хуже: я не только не знал, когда уеду, но и не мог добиться, на чем поеду, а деньги тем временем утекали ни с чем не сообразно. От Никонова пришлось узнать, что если все будет благополучно, то езды до Ялты потребуется 48 часов, а уйдем мы часа в два. Ну, 48 часов еще не особенно много, ездили и в трюме, и в дырявом вагоне – не беда, проеду теперь и на палубе. Время шло, нас накормили очень сытным завтраком с закуской и вином – накормили так, что я почувствовал себя совершенно сытым, чего не было за все время, что прожил в Константинополе. На счастье, на пароходе оказался хороший буфетчик, который отлично кормил нас во время всего пути. Вместо двух пароход снялся в четыре и направился к башне Лиандра[104], где англичане произвели проверку паспортов, и мы отправились вдоль по Босфору. Этот путь потребовал четыре часа. В восемь пришли в Кавак[105], где узнали, что будем ночевать; уж стало темно, а выходить в море в это время очень опасно. Оно все загорожено еще минами так, что и днем необходимо идти очень осторожно. Наступала ночь, все устраивали свой ночлег, а мне приткнуться негде, а среди палубы лежала куча старого, прокопченого, изодранного брезента. Никто на нее не льстился. Я взял и сел на него, и убедился, что это очень удобно: брезент, скомканный и смятый, представлял из себя что-то вроде пружинного матраца; сунув себе под голову саквояж и укрывшись осенним пальто, скоро отлично заснул. За ночь проснувшись раза два, имел случай наблюдать – в первый раз в жизни – как перемещаются звезды. Небо было чисто, ночь тепла, а вдали слышался грохот волн, набегавших из моря и разбивавшихся о прибрежные скалы. Вот, думалось, и начало – как покажем нос в море, так и примется оно швырять наше судно.
В шесть часов утра, еле стало светать, как пароход снялся и стал выбираться в море, но ожиданного волнения, слава Богу,
