по‑прежнему весьма хорош собой. Его седые волосы были аккуратно уложены, подбородок гладко выбрит, а ясно‑голубые глаза словно бы светились на лице. Сегодня Соболев был одет в изношенную куртку из коричневой кожи, темные брюки и высокие начищенные сапоги.
– Вот это новость, – радостно улыбаясь, произнес Михаил. Он спустился с лестницы, лучезарно глядя то на Вебера, то на Цента. – Приветствую вас, орлы! – Соболев пожал руку Веберу, затем Центу. – Какие новости с фронта?
Цент коротким кивком головы указал Соболеву в мою сторону. Михаил обернулся. В первые несколько мгновений он непонимающе щурил глаза, вглядываясь в моё лицо. В ту секунду, когда я слабо улыбнулась ему, Соболев два раза моргнул, что‑то пробормотал и медленно направился ко мне, удивленно хлопая глазами.
– Поверить не могу, – тихо произнес он, подойдя ко мне ближе. – Маша… Но как же так?
– Здравствуйте, Михаил Георгиевич, – смущенно произнесла я. – О, поверьте мне, это очень долгая история…
Соболев удивленно покачал головой.
– И я… вполне уверен, что ты мне полностью ее расскажешь, Мария, – улыбаясь, произнес Михаил. – В любом случае, что бы там ни произошло, я несказанно рад, что ты жива и здорова!..
Соболев крепко обнял меня, и я улыбнулась, обнимая его в ответ. Как же долго я ждала этих минут возвращения…
– Если честно, у меня просто нет слов, – отстраняясь от меня и поворачиваясь к ребятам, сказал Михаил. Он снова посмотрел на меня. – Даже представить не могу, как будет счастлив твой отец, Маша. Нужно сообщить ему немедленно…
Меня накрыла новая лавина будоражащего волнения, когда я подумала о встрече с отцом. Дыхание перехватило, и я, не в силах сказать ничего более, просто кивнула. Вместе с Михаилом мы направились к лестнице, где стояли ребята. В эту секунду, именно в эту секунду, когда я оказалась в пяти шагах от первой ступеньки, наверху за колоннами снова хлопнула дверь, после чего я услышала голос моего дорогого и любимого папы.
Меня охватил жар, а моё сердце насквозь пронзили смешавшиеся в одно целое радость и скорбь, тоска и любовь. И теперь я все смотрела на отца и думала о том, что папа не так уж сильно изменился, хотя за эти три года возраст коснулся и его, особенно со всем, что ему пришлось пережить: вихры темных волос отчасти поседели, морщины стали острее, лицо казалось теперь более уставшим. Но он по‑прежнему был все таким же прекрасным, мой папа. Интересный внешне, высокий, сосредоточенный. Бесконечно мной любимый.
– Миша, слушай, я там по поводу выборочных исследований кое‑что важное хотел тебе сообщить… – Папа начал быстро спускаться по лестнице, на полпути он заметил стоящих внизу Вебера и Цента и тут же удивленно остановился, глядя на них. – О, Вебер, привет. И вы, ребята, уже вернулись! Надо же… – Спустившись, отец пожал руку Веберу, затем Центу. – Сашка, рад тебя видеть!
– Лёша…
Папа обернулся, услышав, что к нему направляется Соболев.
– Я, собственно, на минутку, Миш. Не буду тебя отвлекать, только кое‑что…
Отец осёкся буквально на полуслове, просто на секунду перевел взгляд – и всё.
Всё…
Я уловила его взгляд и увидела, как непонимание накрыло его всепоглощающей лавиной, и как через долю минуты это непонимание переросло в осознание, а затем сменилось настоящим шоком. Папа был поражен. Меня же вдруг переполнило такое цветущее ликование, такая радость, такое умиление, что слёзы мгновенно потекли по моим щекам. Я видела, как отец прошептал мое имя. Именно видела, потому что услышать это мне было невозможно – в ушах шумело. Пораженный, буквально разбитый ошеломлением, мой отец с горящими глазами на бледном лице медленно, едва ли не оступаясь, отправился мне навстречу.
Но я больше не могла стоять. Сорвавшись с места, я кинулась ему объятия. Неужели я и вправду дожила до той самой минуты, которой так долго ждала?..
Конец
Примечания
1
Посткарантин – название зоны карантина для тех, кто прожил некоторое время вне карантина и снова вернулся в его зону.
