Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
скважиной, пока не прожигает насквозь.
На краю прикроватного столика завибрировал мобильник.
Блейк.
Адриан смотрел на телефон, будто оказавшись во власти неких воспоминаний, выплывавших на светодиодное мерцание. В действительности дело было в проклятом штопоре, вновь попытавшемся ввинтиться в его желудок. Дождавшись, когда вызов был сброшен, он протянул мобильник его владельцу:
– Разблокируй.
На заставке была фотография блондинки в нижнем белье. Адриан уже видел ее лицо. В галерее он обнаружил множество их совместных фото, в том числе откровенных. Оторвав взгляд от экрана, посмотрел на брата художника:
– Ты любишь ее?
Захария пробовал что-то произнести, но лыка не вязал. Та бутылка вина… Нет, дело не в вине.
Отложив телефон, Адриан дернул верхний ящик прикроватной тумбы, когда рядом с подушкой заметил пузырек с таблетками. Их он узнал в его походке. На Захарию давил не пресс, а таблетки. Впрочем, часто это одно и то же.
Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы справиться с голосом.
– Сколько ты принял?
– Две…
– Две? – еле слышно переспросил Адриан.
– Или три.
– Хочешь сказать, что я ширнул тебя поверх трех таблеток снотворного?
Адриан резко отошел к Шкафу Терпения. Сначала живот, потом это. Все трещало по швам. Он коснулся охотничьего ножа в горизонтальных ножнах на ремне, спрятанного под жилетом, – с семидюймовым клинком, гардой, рукоятью из черного матового пластика. Больше всего на свете ему хотелось вытащить нож. Но он не животное, не псих. А профессионал. У профессионалов есть стандарты.
Снег мел сквозь световой ореол ближайшего фонаря.
Адриан опустился на край кровати всеми своими шестью футами и шестью дюймами роста и двумястами пятьюдесятью фунтами веса.
– Захария, у тебя когда-нибудь было это ощущение? Когда ты почти уснул, и в этой молчащей черноте, когда отступают слова, эмоции, понимание того, что ты – это ты… Что все это просто обстоятельства, захватившие тебя, имена, начертанные водой. И вот-вот тебе приоткроется истина…
Брат художника в третий раз закрыл глаза и больше не пытался их открыть.
– Меня зовут Закари. Не Захария.
– Зачем мы здесь?
– Что со мной будет?
– Да. Это тоже. Что со мной будет.
– Я хочу жить… пожалуйста.
– Смерть – единственное, ради чего следует жить. Самое увлекательное путешествие, в которое человек может отправиться. В конце дороги ты узнаешь о себе все.
– Любовь…
– Смерть сильнее любви. – Адриан посидел еще немного, глядя на снежинки. – И не вздумай обоссаться, как твой братец.
Потом подхватил Захарию на руки и покинул дом. Никто не шел ему навстречу, не смотрел на него из окон – на смерть в человеческом обличье. Что ж, он сделал все, что мог. Шансы пятьдесят на пятьдесят: либо дыхание остановится во сне, либо нет. Умереть во сне – какое невероятное везение!
* * *
Адриан заехал в круглосуточный супермаркет и направился прямиком в отдел лекарств, но притормозил у полок с пазлами, а именно – возле коробки на тысячу деталей. Он уже видел эту картину. Имя художника никак не хотело попадать в лунку…
Рэмбо!
Адриан поморщился.
Точно не Рэмбо.
Тысяча деталей. А сколько среди них лиц, острых пик, даже барабан есть…
– Рембрандт, – сказал он.
Он читал о Рембрандте. Такой же одинокий лист на ветру, как и все остальные.
Бутылочки цвета Порки Пиг были заметны еще издалека. Все его недомогания, именуемые «слабый желудок», мать лечила проверенной годами схемой: заливала в него противодиарейную суспензию, пока та не начинала течь у него из ушей. Хватит петь Лазаря, Адриан, иначе я поставлю тебе клизму! И он сжимал губы, чтобы они не дрожали, с суеверным ужасом представляя «Пепто-Бисмол», ползущий по его сосудам с выверенной медлительностью хищника.
Но как только ему исполнилось тринадцать, день в день, он перестал болеть и с тех пор был здоровее буйвола.
Ну, почти.
Сорвав с крышки защитную пленку, Адриан сделал большой глоток. Он не мог позволить недомоганию (гребаному слабому желудку) помешать ему выполнить работу, особенно теперь, когда в его багажнике забылся тяжелым сном брат художника.
Жизнь нормальная, как Безумные Мелодии Луни Тюнз. В жизни тоже есть создания, ударом кувалды оставляющие от тебя мокрое место.
80
Не знаю, сколько я провалялся в бреду, когда вынырнул на поверхность, обратно во тьму. В голове стучало. Так стук капель, падающих с небольшой высоты, отскакивая от сводов пещеры, становится грохотом водопада.
Холт все не приходил. Что, если он больше не придет? Я прогнал эту безумную мысль. Или не такую уж и безумную?
Я полз вдоль стены. Жар помешательства разгорался, все тоньше становилась граница между реальностью и кошмаром…
Наш брак не был беспросветным адом. Но беспросветного в этом аду хватало. А я был главным заводилой в игре жестокости.
Колючие брызги от шипучей таблетки, терпкий запах пресной воды, большие руки Холта – те самые, которые держали скальпель, – стягивают трусики с моей жены…
НЕТ!
Я на каменном берегу подземного озера, смотрю на гладкую черную поверхность. Если окунусь в озеро, боль и судороги исчезнут, а вместе с ними – и я. Я начал соскальзывать…
Вдруг пальцы коснулись чего-то, что не было землей или камнем. Схватив пластиковую бутылку, я открутил крышку и начал пить, пока вода не смыла жар помешательства и не принесла облегчение.
81
Вивиан села в спальнике.
– Идем, – сказал Говард.
Он сопровождал ее в темноте – поворот налево, два направо – и включил фонарь лишь тогда, когда они вышли к узкой внутренней лестнице, ведущей в гостиную с большим камином.
Вивиан остановилась и отвела глаза от того, что стояло под стеной. Казалось, кто-то тут же обхватил ее голову руками и сжал, заставляя взглянуть еще разок. Впрочем, одного раза было достаточно, чтобы увиденное врезалось в память.
Пространство внутри картины освещено скрытым источником света, вероятно, свечой. Пламя дрожит, то выхватывая детали из сумрака, то позволяя им исчезнуть. Оранжевые огоньки плавают в больших темных глазах, внимательно, почти равнодушно взирающих на нее. Сдержанность, самообладание – вот что читается в этом взгляде. Интересно, в ее взгляде есть сдержанность? А самообладание? Или только страх?
Но бояться – не слабость. Слабость – позволить страху одержать над тобой верх.
Пусть подпись отсутствовала, в том, что картина принадлежит кисти Дэна, сомнений не было. Но когда он ее создал? При каких обстоятельствах?
Как картина оказалась здесь?
Кто этот ребенок? И почему именно он?
Дэн не писал лиц – после Джеймса на сумеречной дороге. Хотя она предполагала, что существовало еще одно полотно – либо его автопортрет, либо портрет его
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
