Подшипник полетел
— Где здесь свинарник? — спрашиваю.
— Ты неправильно едешь, — говорит. — Совсем не в ту сторону. Езжай за мной.
Я развернулся. Оказывается — у него горб. Кручу педали и смотрю на его вздернутый на горбе плащ. Кручу изо всех сил, но у горбуна велосипед новый, а у меня трещит — того и гляди развалится.
Взошло солнце; косые лучи растворяются в сыром воздухе. Солнце поднимается выше — от вертящихся передо мной колес и развевающегося плаща падает тень на обочину, на заблестевшую от росы траву, и тут же растаяла в сгустившемся полумраке — горбун въехал по дороге в еловый лес — и я за ним.
— Стой! — кричу ему. — Стой! — и сам остановился, слез с велосипеда. — Я вспомнил — перед лесом надо сворачивать.
Не оглядываясь и по-прежнему крутя педали, горбун проговорил отчетливо в тишине:
— Можно и перед самой железной дорогой…
Опять взбираюсь на велосипед; только крутанул, как цепь слетела. Горбун скрылся за поворотом. Пока я провозился с цепью — поднимаю голову: ко мне идут навстречу два амбала; один — в армейском ватнике. Расстегивает пуговицы и орет мне: стой! — хотя я и так стою.
Я поехал навстречу.
— Стой! — кричит и протягивает ватник: — Купи!
— Мне не надо, — говорю. — Да и откуда деньги в лесу? Да и вообще…
— А почему ты улыбаешься? — спрашивает другой — у него глаза, налитые кровью после вчерашнего.
— Разве я улыбаюсь? — говорю и улыбаюсь.
— Не надо улыбаться, — этот говорит и — дернул меня за усы.
Больно! Я крутанул — цепь не слетела.
— Всего за двадцать пять рублей! — закричал вдогонку тот, что с ватником.
Я не оглядываюсь и жму на педали. А вот и железная дорога. За лесом опять поле. Солнце — еще выше, сияет, и поднявшийся туман над полем блестит, слепит глаза. Смотреть вперед невозможно больно, но увидел горбуна. Он стоит, ожидает. Увидел меня — и опять поехал. Я стараюсь его догнать, кручу изо всех сил, но дорога буграми, рытвинами, — колеса прыгают, руль скрутился — вертится как ему вздумается. С горы я еще съехал, а дальше, по песку, надо велосипед тянуть. Горбун оглянулся и подождал. Пока я тащил велосипед — туман поднялся и солнце пропало.
— Ты даже вспотел, — заметил горбун.
— Ничего не поделаешь, — вздохнул я. — Допотопная рухлядь.
— Все же лучше, чем идти, — сказал он и добавил: — Штанины вытри.
Я глянул на ноги и обнаружил, что у щиколоток штаны ржавые.
— Нечего вам из-за меня мокнуть, — говорю, когда пырскнул дождь. — Расскажите, где поле за свинарником…
Горбун начал объяснять, а я пытался закрепить руль.
— …За той горкой, — закончил горбун. Он немного отъехал и остановился — закричал визгливым, петушиным голоском: — Скоро их должны кормить. Услышишь!
Я побрел вслед уехавшему горбуну. За горкой показалась деревня. Я протащил велосипед по пустынной улице, а за деревней посреди поля скучают женщины и девица. Подойдя к ним, я оглянулся. За мной наблюдает из деревни старуха. От старухи я перевел взгляд на девицу и улыбнулся. Она отвела от меня глаза. Выражение их растерянное и ускользающее. Ангельское лицо, но я знаю, что у таких в мыслях.
Поправляет прядь золотых волос. А одета в грязную, с дырками на локтях, куртку. Впрочем, как одеваться, если заставляют копать картошку! У ее матери седые волосы, выбиваются из-под шляпы. В поле — и шляпа! Облезлая, поля опущены.
