Ах, русское солнце – великое солнце,Корабль-император застыл, как стрела…Поручик Голицын, а может, вернёмся?Зачем нам, поручик, чужая земля?
Нужна ли была чужая земля Матильде Кшесинской? Нет, судя по её мемуарам, по всей истории её жизни, совсем не нужна. Она часто бывала за границей, но всякий раз стремилась скорее домой, в Россию.
Стоял ли перед нею вопрос в тот февральский день, когда она садилась на пароход, чтобы покинуть Родину? Нет, не стоял. Она не могла вернуться. Возвращение – смерть! Увы, так сложилась судьба. Не будем забывать, что её сын был сыном великого князя дома Романовых.
Русское солнце, великое солнце не освещало ей путь в порт и на пароход. Не освещало и путь парохода в открытое Чёрное море. Погрузка шла тёмной ночью, и всё же песня относится и к ней, как и ко многим покидавшим Россию. И к тем, кто воевал, и к тем, кто надеялся на белых воинов, которые так и не смогли сломить воинов красных.
Поздней ночью 19 февраля 1920 года, что символично, в день отмены крепостного права, которое произошло в 1861 году, «Семирамида» с беженцами на борту покинула Новороссийск. Она вырвалась на свободу!? Так бы с удовольствием сказали либералы, но она уезжала, уже получив опыт жизни при «дикой демократии», дарованной России диким Западом.
Сколько – не только песен – сколько художественных, документальных, мемуарных произведений посвящено вот этому самому тяжелейшему процессу расставания с родной землёй…
Прекрасно описал это Паустовский, который не уезжал, но видел, как уезжают беженцы из России. Он в то время находился в Одессе. Эти завершающие третью книгу «Повести о жизни» мне запомнились со школы. А теперь они помогли понять, что испытывала Матильда Кшесинская, покидая Россию. Но обратимся к Паустовскому, поскольку балерина не стала описывать горечь отъезда, – видимо, и без того с лихвою натерпелась и надумалась об этом шаге.
«…сверху хорошо был виден весь порт и всё, что в нём творилось.
Я долго потом не мог отделаться от гнетущего ощущения, будто я уже видел на картине какого-то беспощадного художника это гомерическое бегство, эти рты, разорванные криками о помощи, вылезающие из орбит глаза, зелёные от ужаса лица, глубокие морщины близкой смерти, слепоту страха, когда люди видят только одно – шаткие сходни парохода со сломанными от напора человеческих тел перилами, приклады солдат над головами, детей, поднятых на вытянутых материнских руках над обезумевшим человеческим стадом, их отчаянный плач, затоптанную женщину, ещё извивающуюся с визгом на мостовой…
Люди губили друг друга, не давая спастись даже тем, кто дорвался до сходней и схватился за поручни. Несколько рук тотчас вцеплялись в такого счастливца, повисали на нём. Он рвался вперёд, тащил за собой по сходне беглецов, но тут же срывался, падал вместе с ними в море и тонул, не в силах освободиться от своего живого и страшного груза.
Все портовые спуски были забиты людьми. Казалось, что ограды и дома трещат от их напора и вот-вот поддадутся и рухнут. Это было бы спасением, конечно, но дома из шершавого камня не поддавались. Только беспрерывный звон стекол и треск дерева говорили о том, что людей вдавливают в окна и двери.
Растоптанные чемоданы, узлы и корзины ползли под ногами людей по спуску, как уродливые живые существа. Вещи вываливались из них, цеплялись за ноги, и люди тащили за собою женские сорочки и кружева, детские платья и ленты. Мирные эти вещи еще усугубляли трагический вид бегства.
Над всеми портовыми спусками висела мелкая морозная пыль.
Офицеров и солдат толпа затёрла, разъединила, и только бурки кавказцев метались в гуще людей чёрными колоколами, мешая их владельцам бежать. Они сбрасывали их, и бурки, как чёрные ковры, как бы сами по себе колыхались и плыли к порту.
Над мостиком одного из пароходов вырвалась к серому небу струя пара, и раздался дрожащий густой гудок. Тотчас, подхватив этот гудок, закричали на разные голоса все остальные пароходы. То были прощальные отходные гудки.
Они прозвучали как отходная людям, покидавшим отечество, отказавшимся от своего народа, от русских полей и лесов, весен и зим, от народных страданий и радостей, отрёкшихся от прошлого и настоящего, от светлого гения Пушкина и Толстого, от великой сыновней любви к каждой травинке, к каждой капле воды из колодца простой и прекрасной нашей земли.
