Вблизи Дунайских волн,Дерфельден, прежде всехЕКАТЕРИНИНЫХ громов явилуспех:Чрез шестикратный бой, трудыподъявши многи,Пожал зеленый лавр, Луны унизилроги.Галац, опершися на крепкихна холмах,Кичился, но упал, зря мечв ТВОИХ руках.
Эти хвалебные строки по своей жанровой природе очень напоминают мадригал, который, согласно русской поэтической традиции XVIII века, лишь в редких случаях содержал комплимент даме, гораздо же чаще заключал в себе «материю благородную, важную и высокую».
Литературовед Т.А. Екимова утверждает, что свои оды «Хвостов сочиняет не по поэтическому вдохновению, а изготавливает, мастерит, как ремесленник». При этом она ссылается на замечание Д.И. Фонвизина, который наблюдал, как наш герой, работая однажды над стихами, «чертил, вычеркивал, потел». Однако судить о психологии творчества Хвостова-панегириста на основании мимолетного эпизода нет, на наш взгляд, никаких резонов. Да и сам поэт говорит порой прямо противоположное. Так, в конце издания «Стихи на случай собрания Императорской Академии Художеств сего июля 2 дня, осчастливленного присланными опытами трудов Их Императорских Высочеств благоверных государынь Великих Княжон» (СПб, 1796) читаем: «Написаны карандашом без приуготовления во время самого собрания… Дмитрием Ивановичем Хвостовым». То есть речь идет об экспромте, сочиненном без всякой натуги.
Как оценивали панегирики Дмитрия Ивановича сильные мира сего, коим они предназначались? Можно дать однозначный ответ: очень высоко. Известно, что под впечатлением посвященных ему стихов (и даже несмотря на опалу патрона автора – Суворова) император Павел I в 1800 году произвел Хвостова в тайные советники. А генерал-губернатор Петербурга граф М.А. Милорадович после воспетого Хвостовым Екатериногофского парка приказал повесить на вечные времена в зале вокзала портрет стихотворца с надписью: «Се Катерингофа бард», и портрет этот долго украшал возведенную там ротонду.
Хвостов пишет и медитативные (философические) оды. Такова «Ода. Надежда» (1787). В ней представлена целая галерея лиц, которых в минуту жизни трудную окрыляет вера в лучшую участь: это и купец на корабле посреди «свирепства моря»; и воин «во лютости, в ожесточенье»; и влюбленный, который «пленен красавицей суровой»; и вельможа, что «зрит зависть, злость и клевету»; и мать, ожидающая покинувшего ее «любезного сына»; и старик, который уже «во гроб ступал ногою», но отчаянно цеплялся за жизнь; не забыт даже мифический Прометей, терзаемый орлом, – и он «единою надеждой жив»! Моралистическая сентенция о высшем блаженстве содержится в заключительной строфе:
При самой жизни окончанье,Да не исчезнет упованьеВступить во светлый тот чертог,Который нам всяк час являет,И где блаженство обещает,Судил которое нам Бог.
Другая «Ода. Стихотворение» (1791) говорит о месте и назначении российского поэта. Свою художественную задачу автор формулирует в первой же строфе:
Я кротку вашу власть, союзыНамерен петь, любезны Музы,Настройте лиру сами вы,Возвысьте дух и крепость гласа,Мне Иппокрену, холм ПарнасаЯвите, Музы, близ Невы.
Определяя поэта – «природы подражатель, вспаленный искрой божества», Хвостов совершает экскурс в историю и обращается то к баснословному Орфею, перед пением которого даже «львы свирепы не рыкали», то к положенным на стихи древним «моленьям к Богу» и гимнам «нежной любви». Некоторые образы удивительно точны, а стихи афористичны:
Его душа тотчас готоваРодить понятий новых строй.
И Муз божественным языкомГлаголы правды возгласят.
Природа, взяв пиита руки,Влечет к бессмертью за собой.
Как смерить дно морей глубоких,Как счесть труды умов высоких?
Завершается текст славословием монархине, под скипетром которой благоденствуют российские Музы:
Законодавец Героиня,Простря на всю Россию взор,Рекла полночных стран Богиня:«Хочу, чтоб жил здесь Муз собор.Сама к тому подам примеры,Хочу, чтоб жили здесь Гомеры;Пускай в струях Российских рекПрольются Иппокренски воды…»
Это произведение вызвало, однако, уничижительный отзыв Н.М. Карамзина. «Ты, верно, читал в Академическом журнале оды Николева… и оду Хвостова под именем Стихотворение! – писал он И.И. Дмитриеву 1 июня 1791 года. – То-то поэзия! то-то вкус! то-то язык! Боже! умилосердися над нами». Конечно, вкусу писателя-сентименталиста претили такие словесные обороты Хвостова как «зверства дух на дух жестокий», «прелесть уха», «не сыта вечности пучина» и т. д. Но то, что Карамзин поставил его имя рядом с именем Николева – поэта, безусловно, значительного для XVIII века, свидетельствует о том, что и Хвостова (несмотря на его «огрехи») тоже тогда принимали всерьез. Не удивительно поэтому, что тот же Карамзин будет потом печатать стихи Дмитрия Ивановича в своем «Московском журнале» и «Аонидах».
