Что беспокоило его больше всего{134} и что делало перспективу войны намного более пугающей, чем она была бы в ином случае, так это мысль о гибели детей в этой стране и во всем мире – молодежи, которая ничего плохого не сделала, которая не могла вставить свое слово, которая ничего не знала о конфронтации, но которая будет уничтожена вместе со всеми остальными. У них никогда не будет возможности принять решение, проголосовать на выборах, занять должность, возглавить революцию, определить свою собственную судьбу.
Хрущев оценивал ставки примерно так же. В своем личном письме президенту 26 октября он писал:
Господин президент, мы с вами не должны тянуть за концы веревки{135}, на которой вы завязали узел войны, поскольку чем больше мы будем тянуть, тем сильнее будет затягиваться узел. В какой-то момент узел может оказаться затянутым настолько, что у того, кто завязал узел, не хватит сил развязать его. И тогда придется разрубать этот узел. Что это означает, не мне объяснять вам. Вы сами прекрасно понимаете, какие ужасные силы наши страны выпускают на волю.
Если у вас нет намерения затягивать этот узел и, таким образом, обрекать мир на ужасы термоядерной войны, давайте не только перестанем тянуть за концы веревки, но и попробуем развязать узел. Мы готовы к этому.
Никто из них не считал, что ставки, сделанные на Кубе, оправдывают даже умеренно низкий риск ядерной войны, и оба твердо решили найти путь мирного разрешения кризиса. На самом деле, как уже говорилось, я не сомневаюсь, что каждый из лидеров – несмотря на публичные заявления, а в случае Кеннеди в тайне почти от всех советников – был твердо намерен в той мере, в какой он контролировал события, не доводить дело до войны, не допускать прямого столкновения американских и советских вооруженных сил ни при каких обстоятельствах. Я уверен, что каждый из них с самого начала публичного противостояния (Кеннеди раньше) был твердо намерен положить конец кризису, не позволяя ему перерасти в реальные боевые действия. Тем не менее мир все ближе подходил к ядерной войне.
Каждый толкал своих военных на провокационные действия – Советы ударными темпами ставили ракеты на Кубе на боевое дежурство и отправляли подводные лодки в Карибское море; Соединенные Штаты готовили вторжение на Кубу, агрессивно вели воздушную разведку на низких высотах и преследовали советские подводные лодки. Каждый подливал масло в огонь день за днем, пока шла торговля вокруг разрешения конфликта, каждый надеялся выторговать себе более выгодные условия. Если бы Хрущев не пошел неожиданно на унизительный вывод своих ракет утром в воскресенье – даже не дожидаясь официального ответа американцев на свое субботнее предложение, которое Кеннеди называл «очень разумным», – то для начала полномасштабной войны во второй половине дня были бы все условия.
Насколько близко мы подошли к войне? Настолько близко, что судьба мира зависела от труднопредсказуемого решения одного человека пойти против двух других на советской подводной лодке или неопытности кубинских зенитчиков в первый день стрельбы по реальным целям. Ее вероятность была намного выше, чем 1 к 100, выше, чем 1 к 10 (оценка Нитце в тот день). И причины такой ситуации не были известны ни мне, ни любому другому американцу на протяжении 30, если не 40 лет. Миру еще предстоит извлечь уроки из этой истории – истории о том, как существование человечества было поставлено под огромную, ничем не оправданную угрозу людьми, которые вовсе не собирались этого делать, людьми, которые приходили в ужас от мысли о конце жизни на Земле.
Главный урок, который лично я вынес из всего этого, заключается в том, что реальная опасность ядерного оружия связана не только или не столько с возможностью его попадания в руки государств-«изгоев» или «нестабильных» государств, которые будут обращаться с ним менее «ответственно», чем постоянные члены Совета Безопасности ООН, не только и не столько с непредсказуемостью сравнительно новых ядерных держав – Израиля, Индии, Пакистана и Северной Кореи (хотя они и повышают опасность).
На что указывает подлинная история Карибского ракетного кризиса, так это на наличие огромного арсенала ядерного оружия в руках лидеров сверхдержав – Соединенных Штатов и России, которые, несмотря на всю их ответственность, гуманизм и осмотрительность, способны поставить цивилизацию на грань катастрофы.
Именно лидеры двух этих стран – каждый из которых располагал значительно меньшим ядерным арсеналом, чем сегодня, – подошли ужасающе близко к возможности использования своих арсеналов, хотя ни у одного из них не было даже мысли об этом в начале кризиса. На протяжении всего кризиса, я думаю, и Кеннеди, и Хрущев были внутренне готовы отступить, однако тянули, играя термоядерными мускулами. Затянись их торг еще на один день, погибло бы все человечество. Так или иначе, был ли у нас хотя бы один президент после Второй мировой войны, который действовал бы в таких обстоятельствах более ответственно, более взвешенно? Можно ли сказать, что сейчас у нас такой президент? А в России?
