Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
Из Центрального парка с музыкой и песнями вслед за остальными выплеснулись приезжие, проболтавшие и просмеявишиеся всю ночь. Те, кто оказался рядом с джаз-оркестрами, пританцовывали и подпрыгивали, соседи менестрелей с гитарами и лютнями, стараясь подражать их ритму, то наклонялись, то разгибались – будто неуклюжие птицы исполняли ритуальный танец. Под аккомпанемент духовых оркестров шли по-военному строго: левой-правой, левой-правой, а под мелодии флейт и волынок – словно плыли. Кто-то взгромоздился на ходули, кто-то прыгал на шестах с пружинами. Были и такие, кто встал на руки. Но большинство просто шли и восхищались теми, кто предпочитал передвигаться таким необычным способом. В колонне были Арлекины и Пьеро, рыжие клоуны, Рональды Макдональды, Клеопатры, Марии-Антуанетты, Кинг-Конги, капитаны Хуки. Человек пятьсот оделись в римские тоги и несли на плечах кресло с полководцем-триумфатором при полных регалиях. Шли члены клубов боевых искусств в мешковатых балахонах с поясами разных цветов. Лошади и мотоциклы попали под запрет, но колясок было в изобилии – и на каждой самодельная мачта с лисьим хвостом, хромированные части обмотаны мишурой. Шел шарманщик с обезьяной на плече, обезьяна кривлялась и пронзительно визжала, шарманщик пел надтреснутым тенором. На одноколесных велосипедах прокатили три господина в длиннополых сюртуках и цилиндрах, украшенных поеденными молью павлиньими перьями. Никто не догадался поместить одноколесные велосипеды в раздел запрещенных, и они выиграли спор с полицейскими. На утыканной гвоздями доске проехал факир; его тянули закутанные в шафрановые одеяния обритые наголо ученики. На голом животе факира были нарисованы водяные лилии. Несколько китайских драконов длиной в сотню человек извивались и наскакивали друг на друга среди грома барабанов, цимбал и грохота петард. Чернокожий человек семи футов ростом в царственном наряде зулусского принца из перьев и бусин нес сквозь толпу боевое копье ассагай; на острие был надет предохранитель из пробки в виде разрисованного и украшенного перьями черепа поверженного в битве врага.
Вызванная болью кажущаяся безучастность Кристиана дала трещину у музея Метрополитен, где большая толпа поджидавших колонну людей стала забрасывать его цветами: желтыми нарциссами, гиацинтами, последними отцветающими крокусами, сорванными в траве, розами, цветками вишни, гардениями. Джошуа свернул с дороги и, перейдя широкую мостовую, подошел к тем, кто стоял за кордоном полицейских и солдат. Протянул к ним руки между одетыми в жесткие мундиры военными, смеясь их радости и рассовывая цветы, которые ему удалось поймать, по их карманам. Кто-то криво возложил ему на голову венок из крупных маргариток, на шею повесили гирлянду из бегоний. Джошуа сделал шаг к ступеням музея – почитаемый князь весны, весь в цветах своих обожателей. Их аромат бодрил мозг, и он, поднявшись по лестнице, раскрыл толпе руки. Его слова подхватили чуткие микрофоны, которые власти предусмотрительно разместили, чтобы люди слышали, что говорит их кумир. И они замерли, внимая.
– Жители моей страны, я люблю вас! – выкрикнул он сквозь слезы. – Идите со мной по этому прекрасному миру! Наши слезы превратят его в рай! Отбросьте горести, забудьте печали! Человечество переживет самый жуткий мороз. Идите со мной, взявшись за руки, братья и сестры! Зачем тужить, если у кого-то нет брата или сестры – ведь все люди братья и сестры. Идите со мной! Идите со мной в будущее!
Последние слова утонули в радостном реве, под ноги Джошуа падали цветы; их подбирали, чтобы потом засушивать между страницами его книги.
Нескладная фигура двигалась дальше и дальше, вся воля Кристиана была направлена на то, чтобы шаг за шагом ритмичной, покачивающейся походкой одолевать расстояние. Те, кто старался держаться наравне, были давно посрамлены.
Мост Джорджа Вашингтона он перешел в полдень. За ним следовали три миллиона человек – огромная поющая толпа, нашедшая собственный ритм движения. Она быстро ужалась и спокойно влилась в оба яруса моста. Люди следовали за крысоловом с дудочкой своей мечты, и им не о чем было тревожиться. Какой особенный день: все хорошо, не болит ни тело, ни душа. В Нью-Джерси стала очевидна мудрость верховного командования Марша тысячелетия. Как сказала Джудит, по магистрали И-Девяносто пять Джошуа шел по возведенному над разделительной полосой настилу, а толпы двигались справа и слева по проезжей части.
– Осанна! – кричали люди. – Аллилуйя! Да будут благословенны все твои дни за то, что ты нас любишь! Слава Богу, что ты у нас есть, Джошуа, Джошуа, Джошуа Кристиан!
Они медленно расползались по свалкам и пустошам умирающего Нью-Джерси, меж домами с забитыми окнами Ньюарка и Элизабет, по зеленым пастбищам и путаницам железнодорожных линий на станциях. Кристиан впереди над ними на настиле, и все их печали забыты. Люди заботились друг о друге. Обессиливших выводили из своих рядов очень осторожно. Одни замедляли шаг и сворачивали в сторону, но эстафету перехватывали другие и продолжали идти за ним.
В тот первый день в Марше участвовало пять миллионов человек – такого количества больше не набиралось. Люди шли радостные и свободные, кроткие и просветленные, счастливые и неразлучные.
Джудит Кэрриол на Марш не пошла – решила остаться в гостиничном номере и смотреть начало по телевизору. Сидела перед экраном и кусала губы, наблюдая, как ее цель ускользает от нее, словно песок сквозь пальцы. Когда колонна поравнялась с отелем, Джудит высунулась из окна и страдальчески смотрела вниз, не сводя глаз с темного ежика волос на голове Кристиана. От вида толпы у нее перехватило дыхание. Раньше она не сознавала, сколько в мире людей. Неспособная понять природу истинного страдания, она пыталась проникнуть в нее мыслью, подхлестываемая своим замешательством и испытывая от этого досаду. Однако склад ее ума не позволял оценить качество – мог постигнуть только количество.
А люди внизу все шли и шли: полдня, две трети дня, до тех пор, пока солнце не упало за горизонт и на город не обрушилась оглушающая тишина.
Когда улицы опустели, Джудит спустилась вниз, перешла Пятую авеню и оказалась в парке, где ее ждал вертолет, чтобы доставить в Нью-Джерси. Она воссоединится со своим подопечным в лагере, где он должен остановиться на ночлег.
В Белом доме день выдался беспокойным – президент был в растрепанных чувствах. Его преследовал кошмар: что-то может пойти не так, человеческое море придет в неистовство по причине, которую никто из руководителей проекта не мог предусмотреть, – что-нибудь вроде магнитной воронки, которая затянет в себя множество голов. Вспыхнет черная искра ненависти и пронесется по человеческим клеткам кровавой волной насилия. И вот он уже видел, как маньяк-одиночка наводит мушку винтовки на беззащитного Кристиана, который у всех на виду шествует по своему настилу.
Президент согласился с идеей Марша тысячелетия сразу, как только ее изложил ему Гарольд Магнус. Но по мере того, как идея стала претворяться в жизнь, им все больше овладевал страх, и он все чаще жалел, что одобрил эту затею. Когда в мае Магнус рассказал ему о своих опасениях, он закипел. Да, он в курсе, что Джошуа Кристиан отказался от защиты, и требует от министерства окружающей среды полных гарантий – пусть задействуют армию, национальную гвардию, все что угодно, и обеспечат тройную степень безопасности. Ему представили кучу свидетельств, что все предусмотрено, и лишь поэтому президент не изменил решения. Но осталось предчувствие надвигающейся катастрофы. Самым уязвимым звеном был Джошуа Кристиан, потому что именно его оказалось невозможно контролировать.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
