бедное сердце. И Аркадий опять сломался. Пил, пил и пил. Допился до того, что очутился однажды в больничной палате с сорокапроцентным ожогом тела. Оказалось, что устроил у себя в квартире пожар, так что соседи едва успели вытащить из огня и его, и самые важные из его документов. Квартира выгорела в итоге дотла. Жить там сделалось невозможно. Из палаты Аркадий переехал к отцу. Но больше месяца не смог у него гостить – разругались с ним в пух и прах. И Аркадий убежал посреди зимы из дома и больше не возвращался. Ночевать приходил в свою сгоревшую квартиру, где не было ни света, ни газа, ни воды, ни тепла. И снова, вместо того чтобы сделать ремонт, только пил и пил, пока ещё оставались на банковском счету накопленные за долгие годы работы средства.
Случившаяся встреча в парке на какое-то время всколыхнула его душу. Может быть, на неделю или дней на десять. Он живо вспомнил события давно минувших лет: поездку с Ольгой на море, их страстные ночи в отеле, не умолкающие разговоры, в которых мешались наивные мечты и суровая реальность. Как же счастлив он тогда был! Но, как и водится, счастья своего в то время почти не осознавал. Аркадий даже допустил поразившую его мысль – в Ольге в те дни он находил смысла и содержания больше, чем в своей профессии. Это немыслимо. Но это был факт. Ну почему он тогда испугался? Почему посчитал, что не стоит обременять собой судьбу этой прекрасной женщины? Если бы не ребёнок… Да нет же, нет. Хватит уже врать самому себе! Не за Ольгу он тогда переживал и не за своего будущего ребёнка. Гордыня одолевала его. Самый банальный из всех грехов, но при этом такой неодолимый. О великий и благородный Аркадий! Да как же его величество хоть на секунду допустит в свою сторону чьё-либо сострадание? Как же примет чью-то искреннюю поддержку? Уж лучше подохнет на задворках вселенной, чем согласится, чтобы его пожалели. Да и при чём здесь вообще жалость и сострадание? Это производные любви. А что унизительного в любви? Бог есть Любовь. Так ведь? И тогда получается, что он отвернулся от Самого Бога.
И Аркадий потёк дальше. Когда совсем закончились деньги, то он пустил в свою квартиру каких-то жильцов, которые согласились в счёт половины платы за проживание привести его сгоревшую берлогу в порядок. Сам же стал скитаться по помойкам и паркам. Так он пробомжевал с конца апреля до ноября. Терапию он совершенно забросил, и болезнь стала прогрессировать с новой силой. Он уже с трудом мог преодолевать более-менее приличные расстояния, ходил сгорбленный, как старик, шаркал худыми подошвами башмаков по холодному асфальту. Постепенно начинал забывать названия улиц и переулков, имена знакомых и целые эпизоды из своего прошлого. Внезапно он мог обнаружить себя на берегу начавшей покрываться тоненьким льдом реки или на крыше незнакомого дома. Для чего он туда приходил? Правильная догадка пульсировала болезненной точкой в его голове, и он убегал прочь, стараясь зацепиться взглядом хоть за что-то знакомое, ради чего захотелось бы продолжать жить. Но с каждым месяцем и с каждым днём знакомых вещей становилось всё меньше. И однажды – случилось это пятнадцатого декабря – он остался один в абсолютно чужом мире. Аркадий не узнавал ничего. Даже название города, в котором жил, не смог вспомнить. На улице стоял мороз минус двадцать. Впереди и сзади него простиралось упирающееся в горизонт шоссе с коричневыми от грязи сугробами по обочинам. А с обеих сторон дороги – чистое, бесконечное поле без признаков жизни. Тишина оглушала. Солнце почти закатилось за край казавшейся плоской земли на западе, температура воздуха стремительно продолжала падать. И куда бы он теперь ни пошёл – его всюду ждала смерть. Он почувствовал это всем своим существом, будто смотрел ей сейчас в глаза. Аркадий нервно улыбнулся, перелез через грязный сугроб и двинулся, почти не чувствуя ног, в поле. Он шёл, с трудом волоча ноги, до темноты. Потом совсем закончились силы. Тело его стало наполняться невозможным при таких обстоятельствах жаром. Аркадий сел, посмотрел в небо, где уже начинали тускло мерцать звёзды. Какое же всё вокруг огромное! И неодолимое. Голова закружилась. И волна непонятной благодарности за всё это – за снег, за небо, за звёзды, за всю эту холодную бесконечность – захлестнула его сердце. Он заплакал. Слёзы, не успев скатиться по небритым щекам, тут же превратились в сосульки. Аркадий упал на спину, раскинул руки и будто растворился в пространстве, утратив последние ориентиры.
Встреча третья
Ольгу встреча в парке с Аркадием неприятно впечатлила. Она месяц после того дня не находила себе покоя. Ну как же Аркадий довёл-то себя до такого состояния? Почему рядом с ним не оказалось сильного человека, способного его образумить? Задавая себе этот вопрос, Ольга понимала, что такой человек был – она сама. И от такой мысли ей сделалось ещё хуже. Она отказалась от Аркадия по собственной воле. Да, нужно было думать прежде всего о сыне. Да, Аркадий не принял бы от неё помощи. Но это ведь просто отговорки. Очень такие удобные отговорки, даже не придерёшься. Никто со стороны не мог бы её упрекнуть. Ведь сколько было времени! Если бы хоть раз в месяц она пыталась достучаться до этого человека, то, может быть, те стены, которые он возвёл вокруг себя, и рухнули бы? Ведь наверняка рухнули бы. Дело никогда не в мере усилий, а в их постоянстве. Трава способна пробить асфальт. А она, Ольга, неужели слабей травы? Ведь могла же. А не стала. Убедила себя, что в этом нет смысла. Заключила сделку со своей совестью. Перечеркнула любовь. А для чего существует тогда любовь, если вот не для такого? В чём тогда её смысл? В том, чтобы наслаждаться жизнью, когда в ней и так всё относительно хорошо?
Спустя месяц после таких размышлений и укоров самой себе, Ольга решилась навестить Аркадия по его прежнему адресу. Но обнаружила там чужих людей. Они занимались ремонтом. Сказали, что хозяин сдал им квартиру на два года, а где сам сейчас обитает, им не известно. Старый номер, до сих пор хранимый в мобильнике, оказался не существующим. Теперь после работы Ольга почти каждый день бродила по паркам, выискивая среди толп гуляющих знакомую фигуру. Но всё было напрасно. Потом стала ездить по торговым центрам и по церквям. Как-то так получилось,
