у меня над головой — морды лошадей, конная милиция коридором по обе стороны. Садимся в машины и — по Горького, по Тверской под зеленый свет. Иосифа Вениаминовича эта зеленая улица на Горького прямо завораживала. Он потом стал начальником, иностранные заказчики называли его министром строительства Москвы, но зеленая улица на Горького в машине с самим Абакумовым… О-о-о-о!
Второе отступление о футболе. Отец мой очень футбол любил, и если мне верить, то и знал хорошо. Всех игроков высшей лиги наперечет. А динамовцев, мне кажется, лично, за руку. Он иной раз свои комментарии приправлял словами:
— У него бабка умерла неделю назад, ездил хоронить. Не тренировался, вот и мажет.
Третье. Стал вспоминать: а есть ли, живы ли еще хоть кто-нибудь, чьи имена я знал в глубоком детстве, когда жил в Москве. Еще жив равный Кукрыниксам враг капитализма карикатурист Борис Ефимов, родной брат расстрелянного Кольцова, прости меня Господи, непростого, если не сказать говенного, человека. Сергей Михалков, главный гимнист страны, — жив. Майя Плисецкая — жива. Вроде, она позже начала. Но мои родители очень любили балет, часто говорили о нем, и я отчетливо помню, упоминали новую звезду, звездочку, пока — Майю Плисецкую. Почему эти отступления подряд? Какая связь? Два месяца назад умер Бесков. Константин Бесков, тогда центральный нападающий московского «Динамо», позже тренер сборной страны. Я его на поле видел как минимум три раза, а если как люди говорят, то не меньше пяти. Отец очень ценил его. Считал, что центры лучше только в ЦДКА: Григорий Федотов и Сева Бобров, именно в таком порядке. А в «Динамо» выше, чем Бескова, отец ставил только вратаря — Алексея Хомича и левого края — Сергея Соловьева. Кого еще? Семичастного? Старый уже. Радикорский? Леонид Соловьев, Блинков, Станкевич, Савдунин? Трофимов? Нет, едва ли. Может, только Василия Карцева. Все они давно уже умерли.
Кончились отступления. Вперед. К Рюмину наших побед. Не Рюмин начал, то есть не он задумал, а руками, в пытках, именно он и начал, а позже стал ответственным палачом по делу врачей. Сразу после смерти Сталина, когда это дело закрыли, а самих врачей, кто еще жить оставался, реабилитировали, генерал-лейтенанта Рюмина, как в той стране и положено, и поставлено, — арестовали, пытали долго и расстреляли.
Так что на двери этой чудесной квартиры номер четыре по Старопименовскому переулку четыре можно повесить мемориальную доску.
Даже две.
Она приютила по очереди двух наиболее известных следователей-изуверов.
Симферополь
Мы ездили к отцу первые два года на летние школьные каникулы, как на дачу, а после того переехали навсегда, хотя оказалось вовсе не навсегда.
Жил он не в такой, конечно, квартире, как в Москве, пост не тот, но по тем временам замечательной, трехкомнатной, с одним туалетом, без балконов, но в специальном доме для героев страны, боевого авангарда партии — чекистов, на одной из самых красивых улиц Симферополя — Ноябрьском бульваре (потом, когда наш дорогой Никита Сергеевич подарил Крым со всеми крепостными Украине, эту улицу переименовали в бульвар Ивана Франко).
Ребята были другие, игры другие, названия другие. Никто здесь не знал, не играл ни в калаки, ни в стенка. Московские салки назывались «ловушками», а само слово «салки» оказалось смешным и неприличным. Никто ничего не знал про отмерного козла (мне кажется, эта замечательная игра, столь популярная в моем детстве, просто вымерла, никто не играет, даже не упоминает), привить интерес к нему не удалось, футбол был куда менее популярен. Играли в прятки, что в Москве звались жмурками, в «пах-пах» — бегали друг за другом вокруг дома и стреляли из пальцев.
Еще до того как мы переехали в Крым, когда мы наведывались туда только летом в каникулы, прямо напротив чекистского дома началось большое строительство. Я думаю, самое большое в Крыму.
До недавнего времени самым большим зданием Симферополя была тюрьма, что возле вокзала, построенная еще при Екатерине Второй. Тогдашнее здание обкома партии по общей массе, объему внутренних помещений заметно уступало тюрьме. Иными словами, если бы каждого обкомовца посадить, еще бы много места в тюрьме осталось. Для всего обкома комсомола.
А тут не ради рекорда, а из нужд производства и целей этой особой, компетентной во всем, включая личную жизнь, организации, началось строительство здания управления МГБ — КГБ, превосходящее размерами тюрьму.
Начинали стройку немцы-военнопленные. Не знаю, где они ночевали, куда их после труда увозили, но на стройку их нагнали несколько сотен. Были они как на подбор толстые, веселые, не страшные, старые или пожилые. Или мне казалось, что они старые, я ведь, когда их впервые увидел, еще в школу не ходил. Многие из них что-то делали и в нашем чекистском дворе, где я жил. Кому что починить, исправить, построить. За малую плату, за пачку сигарет, за банку консервов, за кусок колбасы они все и хорошо делали, ремонтировали. А еще и детям свистульки и другие простые игрушки из дерева — кузнецов, что по очереди по деревянной наковальне молотят, если дергать крутящихся акробатов на турнике. Брать плату они не имели права, но дети показывали игрушки родителям, и те давали что-нибудь со своего стола. Сталинские соколы-чекисты — народ добрый: «пойди отнеси фрицу, скажи спасибо». Только мама моя ни в какую не разрешала мне подходить и хоть что-нибудь брать у них: фашисты евреев в печах сжигали.
Весь город знал, конечно, что новое здание предназначено доблестным чекистам. Не знаю почему, так не должно было быть, но стройка велась в открытую, и по окончании рабочего дня, когда немцев увозили в их лагерь, по вечерам, а особенно по выходным и праздникам, пацанва со всех соседних улиц заполняла все четыре этажа уходящего вглубь фундамента. То есть я даже не уверен, что подземных этажей было именно четыре, я ниже не опускался, трусил, но старшие по секрету говорили, что под землей никак не меньше шести этажей.
Екатерининская тюрьма в плане имела вид огромной буквы «Е». А в еще гораздо большей, при императрице построенной, тюрьме в Днепропетровске, рассказывали, был сотворен полный архитектурный инициал «Е II». Как меня ни обзывайте, но с тех времен ментальность существенно не изменилась, поэтому новое сооружение управления КГБ с самолета выглядело буквой «С». После XXII съезда этой самой партии здание еще достроили, замкнули и превратили из значащего, но к тому времени разоблаченного «С» в бессмысленное «О». Может, в честь «оттепели»? Хрущевской «оттепели». Надзорно-пыточное производство-то продолжало и в эти ложноблагословенные времена процветать и расширяться,
