Азадовская сообщает ректору о том, что вынуждена «по семейным обстоятельствам» прекратить свое образование[66]. Чем было вызвано это внезапное решение, неизвестно[67]. Есть неподтвержденные сведения о том, что в 1919 г. Лидия какое-то время находилась в Омске[68]. В 1920‑е гг. она жила в Харбине, работала учительницей в начальных классах мужской гимназии В. Л. Андерса. Погибла 31 июля 1920 г. во Владивостоке при трагических обстоятельствах[69]. Сохранившиеся документы воссоздают ее облик – мятущейся, порывистой молодой женщины, искавшей свое место в жизни и не раз прибегавшей к советам старшего брата. В одном из писем к нему (1914 или 1915 г.) она признавалась:
Моя цель – быть артисткой, путь к ним <так!> – драматические курсы. Но артисткой – в широком смысле – служить на пользу общества, т. е. быть его учительницей – прививать хорошее, полезное – и отталкивать от всего дурного, быть ярким примером тех образов, которые мне понятны, словом, растолковывать идеи и развивать, учить… Я знаю, для этого надо быть слишком развитой, умной, с большими знаниями и с… талантом, надо быть чуткой, чтобы понять переживания Освальда – Ибсена[70], надо почувствовать их… надо быть близкой к природе, чтобы понять красоту… силу красок, напр<имер>, «Виктории» Гамсуна[71]. <…> И только сцена! В ней много есть нехорошего, закулисная жизнь, я знаю, но разве я к этому стремлюсь, я <стремлюсь> к искусству, к театру, а не за кулисы… Я хочу театр очищенный, созданный снова, красотой… <…>
Маркуша, я жду ответа, ответа серьезного, но хорошего… Поддержи меня, не разочаровывай, а впрочем, лучше будь искренен (90–30; 11 об., 13).
Младшая сестра Марка по имени Магдалина (Магда; в замуж. Крельштейн; 1899–1978) вышла замуж в январе 1920 г. Впоследствии жила с мужем и Верой Николаевной в Иркутске. Муж Моисей Борисович (Беркович) Крельштейн (1898–1967) служил юристом. М. К. переписывался с Магдалиной, особенно в последние годы жизни (после смерти Веры Николаевны); позднее переписку с ней и ее дочерью Элеонорой Моисеевной Заславской (1925–1981), племянницей Марка Константиновича, продолжала Л. В.
Виктор, младший брат Марка, учился в Хабаровской гимназии и умер в ноябре 1912 г. в возрасте пятнадцати лет.
Кроме того, в семье Азадовских (в Хабаровске) воспитывалась Лина Волынова (1897–1917), одна из дочерей Израиля и Бейлы Волыновых, ставшая для Марка как бы «третьей сестрой»[72]. После смерти Константина Иннокентьевича уехала из Хабаровска в Иркутск. (Причины ее ранней смерти неизвестны.)
Об остальных детях В. Н. Азадовской сведений не обнаружено (вероятно, умерли до крещения).
Марк Азадовский рос и взрослел в окружении своих еврейских родственников. Впрочем, он поддерживал отношения далеко не со всеми. «Что же касается моих довольно многочисленных двоюродных братьев и сестер, – сообщает он в «Жизнеописании» (1938), – то не обо всех имею определенные сведения…»[73] Сохранившаяся часть архива, письма и воспоминания свидетельствуют о его многолетней дружбе с Любовью Левенсон, переписке и эпизодических встречах с Марком и Наумом Тейманами, а также с Лидией Тейман, женой Наума. О связи с другими родственниками (Левенсонами, Волыновыми, Стрижевскими) можно судить лишь по косвенным материалам (фотографиям, случайным упоминаниям в переписке и т. д.). Распутывать эти родственные сплетения подчас затруднительно[74].
Родители Марка принадлежали к интеллигентной среде – об этом позволяет судить их иркутское окружение. Так, в 1880‑е и 1890‑е годы Азадовские поддерживали дружеские отношения с семьей иркутского врача Авраама-Бера (Бориса Акимовича) Ельяшевича (1848–1934), земляка Марка Теймана. А. А. Русакова вспоминала о своем деде:
Он был евреем и некрещеным, происходил из семьи ученых раввинов <…>. Все это делало деда как бы еврейским аристократом. На самом же деле дед (а особенно его сыновья) в значительной мере обрусел и уже в прошлом веке являл собой пример интегрированного в русский быт и русскую интеллигенцию еврея. <…> Дед окончил Московский университет по медицинскому отделению и служил сначала в Брест-Литовске, затем в Варшаве и, наконец, с 1883 года в Иркутске, где он и вышел в отставку с чином надворного советника в 1901 г. Он имел большую частную практику и пользовался широкой популярностью.
Прожил дед в Иркутске около сорока лет, а память о нем жила в этом городе и во время войны 1941–1945 гг., о чем нам рассказывал папин ближайший друг Марк Константинович Азадовский…[75]
Действительно, один из его сыновей, Александр, станет близким другом Марка Азадовского. Много лет спустя Вера Николаевна писала:
Ал<ександра> Борис<овича>[76] я плохо помню (т<ак> к<ак> он еще был мальчиком, когда мы уезжали на Восток[77]). А вот старшего его брата я хорошо помню, Васю Ельяшевича, я вышивала ему рубашки, когда его отправляли учиться во Францию[78]. А покойный Борис Акимович был большим другом моего покойного отца (они были земляки из одного города[79])[80].
К кругу иркутских знакомых Азадовских принадлежал также адвокат Герман Моисеевич (Хаим Менделевич) Берков (1858–1908), выпускник Новороссийского университета[81]. В одном из писем к сыну Вера Николаевна спрашивает (в связи с профессором П. Н. Берковым, ленинградским другом Азадовских):
Не родственник ли Ваш знакомый Берков того Беркова, который в 90‑х годах жил в Иркутске и пользовался большой популярностью как один из лучших юристов Иркутска? У него была очень красивая жена. Мы встречались с ними у Михеевых[82] и играли частенько в винт[83].
Будучи людьми грамотными и «светскими», родители заботились об образовании сына. Убедившись в незаурядных способностях своего отпрыска, родители считали нужным воспитывать в нем эти задатки: старались привить ему любовь к литературе, театру, музыке. «Еще до гимназии мальчик занимался дома, – сообщает В. С. Бахтин (1923–2001), один из учеников М. К. – Учителем его был ссыльный поэт – киевлянин В. В. Теплов»[84].
Жажда чтения пробудилась в нем рано. В возрасте 10–11 лет ему случайно попалась на глаза иллюстрированная «Книга былин» В. П. Авенариуса[85]. «Это было первое знакомство с народным творчеством, – сообщает Л. В. – Отсюда у него пробуждается интерес к народной поэзии. Дальше он читает жадно, запоем, днем и ночью, читает в ущерб здоровью, занятиям в гимназии и играм»[86].
Воспитанной в нем с детства страсти к чтению книг М. К. не изменит до конца жизни. И в этом, думается, он немало обязан Иркутску, который издавна был «читающим» городом и мог гордиться – уже во второй половине XIX в. –
