пожал плечами Рон. – Иногда мы получаем в год два-три для лицевой аппроксимации. Обычно это из дел с неопознанными жертвами, как правило с убийств, и мы сотрудничаем с антропологами из Смитсоновского института, чтобы создавать их. Можешь сходить на тренинг по аппроксимации, если захочешь.
Конечно я хотела! Кто вообще откажется пощупать череп? Это казалось мне нереальным. Я никогда не видела настоящего человеческого черепа вне музея, а теперь мне предстояло работать с ними, прикасаться руками, и я была в полном восторге.
Потом Рон остановился перед стеной с рисунками. Все это были составные портреты – холодные, дерзкие лица людей, подозреваемых в самых тяжких преступлениях, какие можно представить. Я видела такие портреты, или фотороботы, по телевизору и в новостях, и больше всего мне запомнился Тимоти Маквей, террорист из Оклахома-Сити. «Один из художников моего отдела нарисовал этот набросок!» – кричал мой мозг.
Рон продолжал экскурсию, показывая на диаграммы схем отмывания денег и контуры тел на планах квартир. Он объяснил, что трехмерные иллюстрации тел с ножевыми ранениями создаются для того, чтобы не предъявлять присяжным подлинные фотографии с места преступления, на которых бывает сложно что-то понять, да к тому же адвокат защиты может предъявить возражения: они, мол, слишком кровавые. Судебному художнику нужно не только уметь обращаться с компьютером – ему не помешает и крепкий желудок.
Рон познакомил меня с ГЭРИ МОРГАНОМ, которому предстояло стать моим непосредственным начальником. Поначалу Гэри показался мне очень грозным, однако вскоре выяснилось, что это самый славный парень во вселенной с целым арсеналом военных историй – именно тот человек, с которым хочется оказаться в баре аэропорта, когда твой рейс откладывают уже в который раз. К моменту, как ты все-таки поднимаешься на борт, ты успеваешь забыть, что злился.
У него было едкое чувство юмора, которое очень мне нравилось. Это необходимое условие выживания, если у тебя большая семья, и особенно оно ценно в армии и в правоохранительных органах. И там и там служат практически одни только мужчины, и добродушное подшучивание и подколки так и летают туда-сюда. Кроме того, в детстве я часто смотрела с отцом фильмы братьев Маркс и наизусть помнила многие остроты Граучо.
Не думаю, что все в отделе ценили юмор Гэри, но мне казалось, что за его замечаниями не стоит никакой язвительности. Я проработала всего месяц, когда однажды он подошел к моему столу и увидел, что я сижу и листаю большой городской атлас, забросив ноги на металлический шкафчик.
– Трудишься в поте лица?
Не задумываясь, я ответила:
– Ага, а еще собираюсь ногти на ногах красить.
Господи боже! Это же мой босс, и я на испытательном сроке! Я попыталась объяснить, что пошутила, что вовсе не хотела дерзить, что мне просто надо было уточнить в атласе название одной улицы для карты, над которой я работала, но он уже отошел, пощелкав языком.
Обычно, приходя на новую работу, ты многому учишься, но, оказавшись в отделе графики в 2001 году, я как будто вернулась в средневековье компьютерных технологий. Если тебе надо было что-то погуглить, приходилось стоять в очереди с другими художниками из отдела, дожидаясь, пока освободиться одна из двух интернет-станций. Я не шучу. В отделе было две станции на восемнадцать художников.
Сканеры были другой диковиной. Когда я работала в Хопкинсе, у каждого из нас на рабочем месте стояло по сканеру, и мы вовсе не считали это за роскошь. Представьте мое изумление, когда я попала в ФБР, ожидая найти там самое современное оборудование на планете, и вдруг узнала, что там надо ждать, пока освободится единственный сканер, имеющийся в нашем распоряжении.
Программное обеспечение тоже было устаревшим – из-за недостатка финансирования (спасибо Конгрессу) и смехотворного количества ограничений, связанных с требованиями безопасности, через которые нашему системному администратору приходилось прыгать, как тигру через горящие обручи. С другой стороны, все наши компьютеры были Маками (это важно для художника), хотя и они знавали лучшие времена.
В целом условия работы были весьма проблемными для специалистов, составляющих презентации высочайшего уровня с бешеной скоростью для директора ФБР Роберта Мюллера. В то время главным приоритетом для всего ФБР был PENTTBOM (кодовое название для террористической атаки 11 сентября), и графический отдел не являлся исключением. Художники работали по двенадцать часов, чтобы презентации были готовы вовремя. Дорожное движение в округе Колумбия – сущий кошмар, поэтому многие предпочитали ночевать на рабочем месте, чтобы успеть на следующую смену. Не имело смысла по четыре часа стоять в пробках, чтобы еще четыре поспать дома.
Многие художники воочию наблюдали пожар в Пентагоне. Мы составляли для суда диаграммы и жуткого вида интерактивные презентации последних мгновений жизни пассажиров на тех обреченных самолетах. Остались голосовые сообщения от офисных сотрудников, запертых в башнях-близнецах, которые проигрывали снова и снова, чтобы точно записать транскрипцию.
Отдел вернулся к нормальному восьмичасовому графику, когда я вышла на работу, но по-прежнему занимался чуть ли не одним PENTTBOM, включая суд над Закариасом Муссауи, подозреваемы в угоне самолета. Более трех тысяч изображений жертв атаки надо было оцифровать и отретушировать. Некоторые снимки были на дисках – их присылали полевые агенты, но имелись также тысячи бумажных копий, которые требовалось отсканировать. Наверняка где-то уже хранились их цифровые версии, но их невозможно было отыскать.
Если мы не могли найти снимок человека в онлайне, то сканировали бумажную копию. Обычно это уже была копия с копии, потому что оригиналы возвращали семьям. Приходилось мириться с тем, что у нас нет изображений получше, – никто не хотел, чтобы казалось, будто мы приложили недостаточно усилий, чтобы добиться максимального качества.
Мы часами сканировали и ретушировали фото, и, конечно, работа была страшно изматывающая. Нам доставались снимки с дней рождения, свадеб и выпускных – самые счастливые моменты в жизни человека. У нас имелся список, где говорилось, кто из людей на фото – жертва, ведь большинство снимков были групповыми, и приходилось следить за тем, кого из них выбирать. Зачастую лицо жертвы было обведено кружком. Но иногда мы получали фотографии, на которых кружка не имелось, и делали неутешительный вывод, что погибли все, кто там изображен.
Когда я не работала над PETTBOM, мне поручали составление брошюр, диаграмм и таймлайнов. Больше всего мне нравилось заниматься наглядными доказательствами – графической презентацией материалов дела для присяжных. Например, окровавленная перчатка является уликой. А масштабированная диаграмма окровавленной перчатки, лежащей возле забора, где О. Джей Симпсон якобы ее не бросал, – это наглядное доказательство [1].
Я вкладывала в эту работу все свои силы и активно
