Хедвиг в этом письме, снежных заносов и других препятствий вообще не существует, и не важно, что снег может достигать метровой толщины и свирепствуют бураны так, что на расстоянии метра ничего не видно (из подобных фраз можно было, по крайней мере, заключить, что ее муж пережил эту жуткую русскую зиму).
Я живу великолепно, часто предаюсь воспоминаниям, но приходится оберегать себя от них, на сколько возможно. Отмерзшие пальцы на ногах, когда мясо уже отделяется от костей, заживают за полтора-два месяца.
(Муж написал мне тогда нечто вроде этого, говорит тетя Хедвиг, и я очень боялась, что он тоже может отморозить себе пальцы.) Теперь у нас оттепель, написано в письме, и все уже заранее боятся грязи, в которую скоро превратится почва, но больше всего ему, Рихарду, интересно, расцветут ли здесь, на краю степи, цветы, и как эти цветы будут выглядеть. Местность здесь, где он сейчас находится, бескрайняя, широкая и ровная, деревни находятся одна рядом с другой, тогда как среди болот они встречаются реже.
(Из этих сведений при большом желании можно было понять, где находится автор письма.)
Закаты и рассветы здесь великолепны, такое буйство красок, какого мы у себя никогда не видим. Солнце над снежной равниной — тоже потрясающее зрелище. Все мы очень много думаем о родине, и поэтому практически не замечаем, как здесь красиво, хотя здесь все по-другому и для нас непривычно.
(Это означало: я вижу, как прекрасна эта страна, я замечаю ее красоту, но меня тянет домой, прочь отсюда.)
У меня здесь, пишет сестре муж тети Хедвиг дальше, сигареты из Сербии, шоколад из Бельгии, драже с витаминами из Лейпцига, хлеб из России и ликер из Франции.
О нас, на удивление, заботятся.
Каждый день дают пить рыбий жир. А шоколад я посылаю детям.
Всем привет, жене я уже написал.
(Эти письма иногда шли по нескольку недель, и когда они приходили, получатели не знали, жив ли еще автор письма или уже погиб. А ты помнишь, говорит мать, мы брали его обручальное кольцо и подвешивали на волоске, а потом держали над письмом. Если кольцо качалось, как маятник, это считалось хорошим знаком. Да, говорю я, помню.)
Дорогая сестра, пишет отец моей двоюродной сестры в конце апреля 1942 года, я живу хорошо, сейчас здоров, обморожения были не очень серьезные. Я проявил некоторое легкомыслие, да и зима пришла слишком рано, а ведь мы должны были наступать врагу на пятки, и поэтому с устройством на зимних квартирах все было непросто. У меня, в общем-то, был с собой жирный крем, читаю я дальше, но этот жирный крем мне мало помог, однако теперь уже все снова хорошо, и, хотя всюду еще лежит снег, в некоторых местах уже проглядывает земля.
Вчера я получил обе посылки от тебя, колбасу придется размачивать, я и не знал, что колбаса так долго хранится.
С сердечным приветом, твой брат Рихард.
Сверху на почтовой карточке, какие обычно посылал муж тети Хедвиг своей сестре в Вену, готическим шрифтом напечатана фраза из ноты советскому правительству: немецкий народ осознает, что он призван спасти весь цивилизованный мир от смертельной опасности большевизма и проложить путь истинному социальному подъему в Европе.
Анни в роли королевы мая сидит на телеге, украшенной цветами, в длинной ночной рубашке из розового искусственного шелка, венок из цветов на успевших отрасти волосах, тележные колеса с железными ободами гремят по гранитной мостовой улиц и переулков, и вдруг, в какой-то момент, начинается дождь.
Анни, примерно за час до школы с тетрадью в руке, по дороге в церковь, Анни в бассейне; Анни, собирающая целебные травы, катящая на велосипеде в близлежащие деревни, к шлагбауму, который отделял Нижний Дунай от протектората.
(Чехи называли его протентократ, что означало примерно то же, что и на этот раз.)
Анни летом со своей двоюродной сестрой в Гипперсдорфе на сборе льна. Два мальчика из гитлерюгенда, которые тоже помогают в этом крестьянском хозяйстве, обмен взглядами, девочки хихикают, мальчики у них на глазах соревнуются в прыжках через двойной ряд вязанок льна, вывешенных на веревках для сушки.
Когда прощались, обменялись адресами, но писем так никто друг другу и не написал.
Я ищу на карте России города, названия которых мы узнали тем летом: Харьков и Курск, Мурманск, Воронеж, Ржев, Ростов, Ворошилов. Другие, связанные с этим летом имена: Хайдрих, Роммель, Эль-Аламейн.
(Только много позже я, Анна Ф., узнала об уничтожении чешской деревни Лидице и об истреблении всех ее жителей.)
Осенью новые школьные тетради продавались только после предъявления старых, полностью исписанных, на старые тетради дирекция школы должна была ставить штамп.
Немецкие граждане рейха, ничего не покупайте в чешских магазинах!
На Рождество Анни получила в подарок иллюстрированное издание сочинений Жюля Верна. Знакомый книготорговец достал их для меня в Брюнне, сказал Генрих.
Тетя Хедвиг плакала.
Около украшенной, как до войны, рождественской елки не чувствовалось настоящего рождественского настроения.
Потом, в феврале, разгром под Сталинградом.
Тут туманная пелена разрывается, я вижу Генриха, моего отца, который стоит в дверях, ведущих из гостиной (она же — кабинет) в столовую, в руке у него бутылка вина (а может быть, пива?) — деликатный, мягкосердечный Генрих поднимает бутылку над головой и швыряет ее на пол, стекло лопается, содержимое заливает паркет, мать вскрикивает, отец стоит в дверях с беспомощно опущенными руками, лицо у него серое, его шатает, мать бросается к нему и крепко держит.
Отец заболел.
У него сдали нервы.
Карета «скорой помощи» увозит его в больницу, молодой врач приезжает в Б. на несколько недель, чтобы подменить Генриха на работе. (Сегодня, через тридцать восемь лет, Валерия не хочет вспоминать о том нервном срыве, отец тоже молчит.)
Среди писем полевой почты, которые мне отдала двоюродная сестра, нет ни одного письма того времени. Только в июне муж тети Хедвиг прислал письмо — на маленьком, тонком листочке бумаги, просто-напросто сложив его, этот листок исписан неровным, еле разборчивым почерком: я надеялся получить в сентябре отпуск, читаю я, но идет война, и нужно научиться забывать свое мелкое и эгоистичное «я», здесь нужно думать о миллионах других, кому еще тяжелее, и о тех, кого больше нет.
Тогда собственные желания становятся ничтожными.
У меня же, собственно говоря, все очень хорошо. Вполне возможно, что в ближайшие дни начнутся тяжелые битвы. Я не теряю надежды.
Привет всем, твой брат Рихард.
Летом 1943 года дедушка Йозеф согласился, чтобы Анни помогала ему в полевых работах. Лето было жаркое и
