когда ты это сделаешь.
Он смотрит прямо на нее, его ледяные голубые глазенки сверлят ее, а затем он четко произносит:
– М-м-м… мама.
У Миллер вытягивается лицо.
– Что ты сказал?
– Мама. – Макс улыбается, он так гордится тем, что произнес слово, которое, как я теперь понимаю, пытался произнести последние несколько недель. – Мама! Мама!
Миллер поворачивает голову в мою сторону. Она на грани эмоционального срыва, держит на руках моего сына, который смотрит на нее так, словно все недостающие кусочки головоломки в его жизни наконец сложились воедино.
Он снова устраивается у нее на груди, тихо повторяя это слово снова и снова, а Миллер укачивает его и плачет навзрыд.
И я с порога смотрю на то, как разбивается ее сердце, в то время как мое разрывается от боли за меня и моего сына.
36
Миллер
Как только Макс засыпает у меня на руках, я укладываю его в кроватку, чтобы выйти из комнаты, и пробегаю мимо стоящего в дверях Кая.
– Миллер, – окликает он, но я не останавливаюсь и не замедляю шаг, мне нужно в ванную. Мне нужно побыть одной после того, что только что сказал Макс.
Прежде чем я успеваю уйти, Кай хватает меня за локоть.
Я поворачиваюсь к нему лицом и понимаю, что от него не скрылось то, насколько я расстроена.
– Я никогда не просила его называть меня так. Клянусь, я этого не делала.
Кай в замешательстве качает головой.
– Что? Я… я знаю.
– Этот маленький мальчик, которого я люблю больше, чем я думала, что способна, просто посмотрел на меня и назвал своей мамой. Я собираюсь его погубить.
– О чем ты говоришь?
– Его бросила родная мать, а теперь я собираюсь уйти от него завтра, а он только что назвал меня так. – Я указываю на спальню Макса, слезы текут по моему лицу.
– Ты не уходишь от него, Миллс. Ты просто уезжаешь.
– Это лето обещало быть легким. Я просто хотела помочь тебе, чтобы провести немного времени со своим отцом. Я не хотела причинять ему боль, Кай, а теперь ничего не поделаешь. Что, черт возьми, произошло?
Я в бешенстве, все выходит из-под контроля. Я никогда не была эмоциональной, но эти два парня превратили меня в настоящую развалину.
Кай подходит ко мне, обхватывает ладонью мою щеку, пытаясь успокоить, как он всегда это делает.
– Случилось то, что он полюбил тебя, и, думаю, ты сразу же ответила ему взаимностью.
Я судорожно всхлипываю.
– У нас были правила, которые предотвращали подобные вещи. Правила, которые ни хрена не помогли мне не влюбиться в вас обоих.
– Нет, Миллс. – Он жестом указывает между нами. – Это у нас были правила. Ты не смогла бы остановить его от подобных чувств по отношению к тебе, и я думаю, что бо́льшая часть меня знала это с самого первого дня.
Конечно, он знал. Я помню, он рассказывал мне, как он боялся, что его сын привяжется к кому-то, кто скоро уедет. Несмотря ни на что, я осталась, и посмотрите, что произошло.
– Ты был прав, Кай. Мне следовало уехать после первой ночи в Майами.
– Не говори так.
Положив руки на голову, я пытаюсь контролировать свое дыхание.
– Завтра я разобью ему сердце, и я не знаю, как мне с этим жить.
Кай преодолевает расстояние между нами, обхватывает меня руками и прижимает к своей груди. Рыдания сотрясают мое тело, когда я осознаю, что я у него в руках. Он утешит меня в последний раз.
– Я не заслужила этого, – говорю я ему в рубашку. – Я не сделала ничего такого, чтобы меня так называли.
– Миллер, это не так. Неважно, что ты думаешь, тебе не обязательно быть лучшей, чтобы заслужить что-то. Я тебя знаю. Знаю, тебе трудно осознать, что только что произошло, потому что ты не ставила перед собой такой цели, так что да, ты чувствуешь, что не заслуживаешь этого. А если бы я ждал, пока стану лучшим из возможных отцов, и только тогда позволил бы ему так меня называть? Он бы ждал этого всю свою оставшуюся гребаную жизнь.
Я еще крепче прижимаюсь к его груди. Он прав насчет того, что я чувствую. Я недостаточно хороша, чтобы быть мамой этому мальчугану. Я даже не знаю, как ему помочь, когда он болеет. У меня нет естественных материнских инстинктов.
– Я вижу, как ты к нему относишься, – продолжает он. – Сколько внимания ты ему уделяешь, просто находясь рядом. Как сильно ты его любишь. Поверь, я знаю, как чертовски страшно, когда кто-то тебя так воспринимает, и завтра, когда ты уедешь, я начну исправлять это, но не потому, что ты не заслуживаешь, чтобы тебя так называли.
А потому, что меня не будет с ним рядом.
Делая глубокий вдох, чтобы успокоиться, я отстраняюсь от него.
– Я не должна была так сближаться с ним этим летом, Кай. Мне следовало четко обозначить, что я просто проходила мимо.
Ледяной взгляд Кая становится жестче.
– Почему? Чтобы мой сын мог проводить время с кем-то, кто не заставляет его чувствовать себя самым важным человеком в мире, как это было с тобой? Или чтобы он не знал, каково это, когда тебя любят так, как любишь его ты? Ты отлично знаешь, что это – чушь собачья. Или ты говоришь это в отношении меня? Что тебе следовало быть со мной более откровенной, что ты просто проходила мимо.
Мне следовало быть более откровенной с собой, потому что это причиняет боль. Каждое слово – словно стрела, вонзающаяся прямо в сердце, острая и причиняющая боль. Именно поэтому я оставалась отстраненной, потому что любить кого-то, когда ваши пути расходятся, – это худшая пытка.
Кай снимает кепку, кладет ее на кухонный столик и раздраженно проводит рукой по темно-каштановым волосам.
– Боже, Миллер, ты так стараешься держаться отстраненно. Жить такой одинокой жизнью… я, черт возьми, этого не понимаю.
Я знаю, что он что-то говорит, но все, что я вижу, – это его кепка, лежащая на кухонном столе. Внутри у нее – та же фотография Макса, но теперь к ней добавилось еще одно дополнение. Я узнала бы эту фотографию где угодно. Ярко-желтую футболку трудно не заметить, потому что этим летом я каждый день видела ее на столе моего отца.
– Что это?
Кай прослеживает за моим взглядом, устремленным на его шляпу. У него перехватывает дыхание.
– Ты знаешь, что это.
– Почему? Почему там? Почему рядом с фотографией Макса?
Он не отвечает, поэтому я отвожу взгляд от фотографии и замечаю, что он пристально смотрит на меня. И только когда он полностью завладевает моим вниманием, Кай говорит:
– Потому что, когда жизнь или работа становятся слишком напряженными, слишком давят на меня, я могу понять, кто важнее всего. И это – ты, Миллер. – Он качает головой. – Потому, что я так чертовски влюблен в тебя, что мне слишком больно не иметь возможности видеть тебя каждую секунду.
Я отчаянно трясу головой, как будто, если я это сделаю, слова исчезнут.
– Нет, это не так.
У нас были правила, которым он должен был следовать. Правила, которые были установлены, чтобы я не причинила ему боль. Я могу справиться с тем, что разбила сердце себе, но не смогу жить, разбив его сердце. Это случалось слишком часто в его жизни.
– Да. – Он сокрушенно разводит руками. – Я чертовски люблю тебя, и мне жаль, что ни мой сын, ни я не смогли контролировать свои чувства к тебе. Мне жаль, что это последнее, что ты хотела бы услышать, но я не жалею о том, что это сказал.
– Кай, – я рыдаю, и слезы снова текут по моему лицу. – Ты не можешь. Мы просто… мы оказались в это втянуты. У нас были правила.
– К черту твои правила, Миллер! – выпаливает он, идя по коридору, ведущему в его комнату. – Я не прошу тебя любить меня в ответ.
Но я прошу.
– Но я не собираюсь продолжать притворяться, будто я совсем, твою мать, не разбит, проведя с тобой последние два месяца. Я знаю, это последнее, чего ты хотела, но я не собираюсь извиняться. Ты мой любимый человек,
