а немилости учителя она опасалась и любые задания выполняла легко и без возражений.
— Голову.
— Сахарную что ли?
— Нет, человеческую.
— К-к-как, человеческую? — девичьи руки замерла на полпути к травяному ковру, обычно миндалевидные глаза округлились, а губы дрогнули.
— Самую настоящую, — невозмутимо стоял, сверкая дырявой улыбкой Архип. — Круглую, лысую, слегка сморщенную. При этом учти, она может злобно пялиться и даже клацать челюстями.
— Она живая что ли? — кровь отхлынула от миловидного смуглого личика.
— Ага. Трусишь, егоза татарская? — подначил испуганную девочку колдун. А вот нечего было над немощью учителя насмехаться. — Позвать, может, кого из мужиков?
— Вот еще, — гордо вздернула курносую мордашку Айрат и, зажмурившись, словно в ледяную воду, сунула руки в траву.
Немного порывшись, она было взвизгнула, но, прикусив губу, все-таки пересилила себя и вытащила из зарослей крупный травяной ком, разъяренно сверкающий черными глазищами.
— Это оно? — справившись с первым страхом, что тоже удивительно, видать, от свалившихся на плечи ее за последний год переживаний, характер татарки, даром, что соплюха совсем, закалился настолько, что иному бывалому рубаке и Крым, и Рым прошедшему сто очков вперед могла дать, теперь разглядывала свою находку с любопытством, и даже начала крутить ее, вызвав злобное шипение. — А чегой это с ним?
— Оно-оно, — подмигнул Архип голове. — А это, Айрат, результат недооценки могучим волшебником обычных шаманских фокусов, — съехидничал он, вспомнив про то, как презрительно чернокнижник отмахнулся от его чар. Судя по сверкнувшим в траве глазам, насмешка достигла цели. — Познакомься, душа моя, это Альберт Карлович фон Бреннон. В прошлом дворянин, хозяин этих мест, не буду скрывать, возможно, величайший из прежде виденных мною волшебников, а по совместительству еще и кровожадный тиран, детоубийца и просто безжалостный ублюдок. Ну и да, именно он — причина всех твоих недавних невзгод и страданий.
Лицо девушки напряглось, а во взгляде проступила сталь. Она уже совершенно иначе, без толики страха посмотрела на предмет, что держала в руках и задумчиво спросила:
— Скажи, Архип, а чегой это мы с ним делать будем?
— Ежели ты ему глаз выколоть хоть хочешь, то даже не пытайся, это бесполезно, — огорчил свою воспитанницу колдун. — Да и не стоит оно того. Боли он не чувствует, только ногти пообломаешь. И бессмертен, выродок почти. Хоть режь, хоть жги его, все равно дергаться будет.
— Так и чего ж тогда с Кощеем этим Бессмертным делать?
— А то, красота моя, — речь давалась нелегко, но пропускать такую прекрасную возможность для обучения Архип не собирался. — Что способ есть, — он развернулся и похромал в сторону мужиков, уже громоздивших гроб на особо крупный кусок гранитной чаши. — Чтобы умереть, нужно жить, и именно поэтому чернокнижники, превращаясь в личеров, вынимают собственную душу из тела, зависая как бы посередине. Нам нужно сделать простое — лишь объединить тело колдуна и его душу. Благо, душа у нас вот тут, а тело… тело вы притащили, — и он постарался продемонстрировать топор. К вящей его радости, рукой удалось даже слегка качнуть, не Бог весть что, конечно, но все ж лучше, чем совсем плетью висит.
Тем временем, из мешка вытащили и разложили на камне обезглавленное мужкое тело, тощее и высохшее, но на удивление хорошо сохранившееся, учитывая почти два столетия в земле, за которые и гроб, и одежда на нем сгнили под корень. По сигналу учителя Айрат приставила комок травы к шее тела и отступила назад.
— Ну что ж, Альберт Карлович, — обратился Архип к злобно буравящему его мрачным взглядом Бреннону. — Загостился ты на этом свете, пора бы уже и честь знать, — он перехватил топор левой, работающей рукой. Естественно топорище скользнуло без какого бы то ни было сопротивления. — Да и Павла Тихоновича отпустить надобно со службы, он-то совсем исстрадался, бедолага. — Взвесив оружие в руке, Архип аккуратно положил его мертвецу на грудь, личер попытался что-то сказать, но из-зо рта, намертво забитого травой донеслось только малосвязное мычание и сипение. — Ну уж нет, дорогой мой, освобождать я тебя не собираюсь, не в той кондиции я, чтоб с тобой сейчас скубаться. Посиди, как есть, так спокойнее.
По сигналу Архипа его ученица порылась в наплечной сумке и вытащила оттуда несколько предметов. Связку восковых свечей, слегка кривоватых, видно, что отлитых кустарным способом, клубок красных ниток, небольшой бурдюк с водой и грубую деревянная чаша.
— Обмотай вокруг шеи семью кругами и завяжи на ней семь узлов. Да только нить не рви ни в коем случае, — указал он татарке. — Семен, Григорий, берите по свече и вставайте один по левую руку, второй по правую, — сам он вылил талую воду, специально набранную по зиме еще, в чашу, взял свечу и прошел в ноги.
Закончившая с ниткой девушка, со спичками обошла мужиков и подожгла три свечи. Сама же, без напоминаний встала в голове с четвертой. Архип одорительно кивнул. Один раз лишь рассказал что делать, а девка запомнила. Толковая с нее колдунья выйдет. В очередной раз сплюнув кровь, он прикрыл глаза, настраиваясь на нужный лад и медленно запел.
Душа-птаха, вольная, ясная,
Не кружи над чужими краями,
Не пленяйся тропами туманными,
Не теряйся в ветрах за горами.
Лежащий на груди мертвеца топор, словно бы начал стариться. На глазах, словно бы проходили не мгновения, а годы или даже десятилетия, метал начал покрываться ржавчиной, дерево топорище иссыхать и уменьшаться, пока совсем не рассыпались в ржавую рыжую пыль и прах. Одновременно с этим вокруг четверых человек стоящих крестом над телом завился холодный ветер, пронизывающий насквозь любую одежду, но при этом даже не колыхавший зажатых в руках людей свечей.
Мать-земля тебя вяжет силою,
Отец-огонь зажигает твой путь.
Кровь твоя — растекается жилами,
Плоть твоя — призывает вернуться во грудь.
Айрат невольно вскрикнула, когда из-под красной нити, намотанной на том месте, где шея колдуна соприкасалась с телом лениво и неохотно начала, тоненьким ручеечком начала вытекать темная, почти что черная и густая, словно смола, жидкость.
Как к дубу лист, как перо к птице,
Как роса к траве поутру —
Вернись, душа, заставь сердце биться,
Словом древним тебя я зову!
Ветер покруг проводящих ритуал людей крепчал. Более того, казалось, что в нем можно было расслышать отдаленные гневные выкрики. Трава, окутывающая голову чернокнижника за одно краткое мгновение пожелтела, иссохла и рассыпалась в прах, открывая донельзя перепуганное, и от того почти что живое лицо старика.
